На цыпочках выхожу в коридор. Мама стоит у открытой двери и болтает с соседкой. Та с жалостью смотрит на меня и кивает, перехватив поудобнее пакеты в руке:
— Ладно, пойду я, Валь. Не буду вас отвлекать.
— Что случилось? — спрашиваю я у матери. Она закрывает двери и качает головой.
— Козел твой… дверь в подъезд разрисовал.
Что? Я округляю от шока глаза.
— Угу, — она грустно усмехается, — тряпку возьми и отмой сходи. Чтобы перед соседями стыдно не было. Только вернись, пока Соня не проснулась, а то испугается.
Молча разворачиваюсь, иду в ванну, беру половую тряпку и возвращаюсь в коридор. Накидываю старую куртку, пихаю ноги в кроссовки и выхожу в подъезд. Спускаюсь на лифте вниз, открываю подъездную дверь, выглядываю и ахаю.
«НАСТЯ ПРОСТИТУТКА ДАЙ УВИДЕТЬ РЕБЕНКА»
В голове проносится единственная мысль — слава богу, что мелом написано. Я бегу обратно домой за ведром, и когда возвращаюсь в квартиру, Сонечка уже сидит на кухне в пижаме, лохматая после сна, и что-то трескает. Мама гремит посудой.
Услышав мои шаги, дочь оборачивается. Издает радостный возглас, спрыгивает со стула и бежит ко мне.
— Ма! Ма!
— Ну и что там? — выглядывает мама, пока я обнимаю Соню.
— А?
— Что написал-то?
— Ой, — я отмахиваюсь, не желая ее беспокоить, — что он может написать? Только гадости.
Мама вздыхает и вытирает мокрые руки кухонным ярким полотенцем.
— Времени, видимо, у него много, чтобы такими делами заниматься. Подай ты на алименты — пусть зарабатывает идет. Ребенку еще трех нет, и на тебя начислят.
— Мам, не хочу.
— Ты все пытаешься гордость свою выпятить? Настя, ты ребенка почти не видишь, убиваешься на работе, — мама поджимает губы, — а он тебе только жизнь портит. Ты ребенка своего обделяешь в первую очередь.
Я молча глажу Соню по спинке. Ну как ей сказать, что он совсем озвереет, если я подам на алименты? Сейчас жить спокойно не дает, а так вообще сгнобит.
— Если времени нет, давай одолжу на адвоката. За тебя все сделают, чего по судам мотаться?
— Иди ешь, — говорю я Соне, отпуская ее, и тычу пальцем в стол, — там ням-ням, Соня. Иди кушай.
— Нямням, — подтверждает успокоившийся ребенок и убегает обратно за стол. Чтобы Соня и от еды отказалась? Я хмыкаю.
— Ладно, я за водой. Тряпку намочить, — произношу я и иду в ванну.
— Настя, ты мое предложение игнорируешь? — несется мне в спину.
Ну да, игнорирую. Не надо мне помощи. Еще не хватало на мать вешать свои проблемы. И так сидит с Соней постоянно…
Когда я снова выбегаю на улицу, то едва не сбиваю дверью одну из соседок. Она, охнув, отходит в сторону и многозначительно цыкает, глядя на надпись.
— Простите, — бормочу я, и провожу тряпкой по самому гадкому слову, стирая мел.
— Настька, ты чего мужику с ребенком-то видеться не даешь? — осуждающе произносит женщина, — он весь вечер вчера торчал у двери. Я из окошка все видела. Все звонил в домофон, а никто не отвечал. Мать-то поди дома была?
— Приходить надо, когда ребенок не спит, — пожимаю я плечами.
— Ну тебе. Мужик работает небось, а ты все обиду на него таишь. Ласковее надо быть, папа у ребенка один.
Я хмыкаю. Ирина Анатольевна в своем репертуаре. Бесит до скрежета зубов, потому что всегда лезет не в свое дело. Эталон мудрой женщины, золотой матери, хорошей жены, и строгой бабушки. Она всегда знает, как правильно надо жить.
— Вон на Свету посмотри, такой же была, — не унимается она, и от резкого и громкого голоса испуганно шарахается в сторону какой-то жирный голубь, — а теперь одна совсем живет. И сын даже не приезжает. Кому женщина с ребенком нужна? Вот и я про то же. Ты б лучше со своим помирилась, нормальный мужик, попомни мое слово. Не бывает идеальных, Настя, запомни! Был бы плохим — не оббивал пороги целыми днями, плюнул бы.
— Ирин Анатольевна! — резко перебиваю ее я, стирая последнее слово, — не лезьте, пожалуйста, в мою жизнь. Я сама разберусь.
— Ишь ты, — она приподнимает тонкие брови, — ну разбирайся. Мудрая нашлась, — бормочет она, заходя в подъезд, и я слышу только шаги и отдаляющееся бурчание, — самостоятельные все пошли, а потом кукуют сидят под старость лет…
Боже. Руки уже коченеют от холодного ветра и воды. Я еще раз тру подъездную дверь, смывая остатки мела, вздыхаю и обвожу взглядом пустой двор. Шесть, блин, утра. Я стою в старой куртке и кроссовках, мерзну и стираю поганую надпись с двери, которую накорябал бывший муженек, и слушаю лекции от соседки.
Ветер бросает мелкий дождик мне в лицо и остужает подступившие слезы. Как было в песне?… только небо, только ветер, только радость впереди. Как же я верила этим словам в детстве! Я ведь еще и на выпускном ее пела, а перед глазами было действительно безоблачное будущее.