Расхохотался. Уселся рядом. Погладил лицо, едва касаясь.
– Еще скажи, Ань, что ты не понимаешь?
– Вообще не догоняю, что тебе от меня нужно. Пристал, как банный лист. Зачем – непонятно. Сбивает с толку несчастную девушку.
Закопался в волосы пальцами, наткнулся на шпильки, подтянул к себе, развернул спиной, начал вытаскивать по одной, кидая на пол.
– И еще ты, наверное, ничего не хочешь, да, Анют? – Распуская пряди, разглаживая, едва касаясь мочек ушей, заставляя удерживать дыхание.
– Нет, почему же? Домой хочу, устала уже в этом платье. – Вот упрямая. Намеками говорит, но таким серьезным голосом… Если бы не легкая дрожь в последней фразе – поверил бы, наверное…
– Мешает, да? Тесное? – С преувеличенной заботой в голосе. – Наверное, нужно расстегнуть, чтобы легче стало? Тоже не хочешь?
– Нет, не хочу. Это же не прилично. – И очень скромно глаза потупила, а сама шею подставляет, там, где язычок от молнии поблескивает.
– А чего ты еще НЕ хочешь? Расскажешь? – Уже невнятно, прижимаясь губами к плечам и открывающемуся изгибу позвоночника.
– Ой, Дим, так сложно сказать, так много всего интересного… – И непонятно, что больше заводит – эта игра в намеки и двусмысленности, или все большая дрожь, и томные интонации – не разберешь, прикидывается соблазненной дурочкой, или вздохи уже настоящие? Даже сейчас не понять до конца – что с ней, вообще, происходит?
Как раздевал в прошлый раз – совсем не запомнил, и в этот раз, как мог, затягивал процесс: хотелось уже рассмотреть и прочувствовать, понять, как и на что реагирует. Пока добирался до чулок, боялся, что потихоньку рассудок потеряет. Чем зацепила банальная такая вещь? Добрался, и замер опять неуверенно… Снова застряли пальцы на кружевной полоске капрона…
– Эй, нет, Дим, не трогай. Еще порвешь или зацепок наставишь. – Очень серьезным голосом. Таким, что очнулся и изумленно заглянул в лицо
– Что ты так над ними трясешься? – Вот фиг же поймешь, явно не бедствует, чтоб так переживать.
– Они мне будут дороги как память. Буду смотреть на них в старости, и вспоминать, как когда-то соблазнила страшного и могучего Дмитрия Серебрякова. И все благодаря этим тряпочкам. А если вдруг обеднею – буду сдавать их в аренду. Тем, кто позарится на твое могучее тело. – И снова эта вредная ухмылка. Он потихоньку съезжает с колеи, а она шутить изволит. Играет на нервах, как виртуоз на скрипке – каждую струну вытягивает, заставляет звенеть.
Не выдержал, уложил на спину, руки зажал, чтобы не трепыхалась, навис, практически придавил, уставился в глаза так, чтобы отвернуться не смогла, так, что их дыхания начали смешиваться.
– Аня, етит твою, что ты за человек? Я ее раздел уже, практически, а она все шутки шутит! Ты молчишь когда-нибудь?
–Неа, соседки в общаге жаловались, что я даже во сне говорю. – Держится, бодрится, а голос снова подрагивает.
– Что мне сделать, чтобы ты замолчала?
– А ты сделай, уже, что-нибудь! – И загипнотизировала взглядом: затянула, вобрала, утащила на дно куда-то. И все. Шутки кончились. И разговаривать снова стало некогда. Оставалось только держать сознание на плаву, не дать ему раствориться и исчезнуть. Чтобы оставить в памяти хоть что-то, кроме сладкой и пронзительной хмари, окутывающей туманом голову. Чтобы запомнить, как дышит и как задыхается, как вскрикивает и как умолкает. Все, что сам чувствовал – можно не стараться удержать, это и так уже выжжено в нервной системе, до самого основания спинного мозга. Главное – ее в руках удержать, не дать снова выскользнуть, припаять к себе, чтобы забыла, как звать, и как жить без него. И получалось: она вбирала в себя все, что давал, всего в себя затягивала. Цеплялась, как утопающая, и просила, требовала. Чего – отпустить или не отпускать? Оставалось угадывать, ловить ее шепот, и нежно выспрашивать, высматривать намеки в ее полуулыбках. В глазах увидеть не получалось: там плескалось что-то такое жаркое, приходилось взгляд отводить, чтобы не обжечься. А она, догадываясь, лишь прикрывала веки. И снова попытки всмотреться в лицо, понять, что ей еще нужно. Опытным путем разобрался, что его губы и ее кожа – это очень хорошо, и не важно, где, как и с какой силой. И что даже прикусывать можно – ничуть не возбраняется. А щекотать не стоит – начнет хихикать и уворачиваться в самый неподходящий момент. А ей можно все позволить – все, что ни сделает, только в радость, и в кайф любое ее движение, любой порыв – новая ступенька к счастью. И притормаживать нужно ее только тогда, когда совсем уже до сумасшествия доводит. Сходить вдвоем с ума – это, оказывается, вообще отдельное удовольствие. И получить подзатыльник, позволив себе слишком смелую выходку во время короткой передышки – совсем, оказывается, не обидно. Можно даже специально дразнить, чтобы схлопотать еще один, и иметь полное право снова зажать слишком вольные руки и всласть измываться, пока сам не забудешь, зачем все затеял, потому что услышал легкий стон и снова потерялся.