К слову, предтеча от устроенного мной цирка восторга не испытывал. Все время пока шла церемония бракосочетания, он стоял в сторонке надутый, бурчал что-то под нос. Однако когда пришла его очередь, вышел к жениху с невестой, подарил цветы, пожелал дочери счастья. Та только кивнула, ничего, кажется не расслышав. Она весь день была немного не в себе от радости. То и дело бросалась мне на шею, а когда пришло время кинуть через плечо букет, испугалась, что я вдруг передумал, хотя обряд уже закончился, и мы официально стали мужем и женой. Но все же бросила, пожалуй, слишком далеко, он полетел в дальний конец рубки, прямо в коридор, где образовалась небольшая давка. Я не смог разглядеть, кто поймал. Этот древний обычай туземцы не знали, но когда Капитан объяснил, что надо делать, приняли в нём живейшее участие.
Потом случилась трапеза, вокруг корабля накрыли столы, ломившиеся от яств. Какое-то время вокруг летали мохначи, те самые любители сладкого, я держался, впрочем, больше потому, что Миленка вцепилась мне в руку, успокаивая, что есть сил. Лаванды у неё с собой не оказалось.
Наш новый дом на окраине поселения помогали строить все, даже хранители. Ну а первое время мы жили на корабле, в той самой каюте, что мне отвели изначально. Она хотя и небольшая, показалась нам и удобной и уютной, несмотря даже на то, что санузел находился через коридор, а есть приходилось на свежем воздухе. Когда счастлив, к неудобствам быстро привыкаешь; несуразности быта вызывали улыбку с моей стороны и задорные прыжки с ее.
Я понемногу научился понимать жену без посредников в виде грифельной доски. Алая оказалась хорошей учительницей. Хотя частенько покатывалась со смеху, обучая языку, когда у меня невольно выходило совсем не то, что я пытался сказать. Даже в минуты редких размолвок она смотрела на меня с такой нежностью, что я тут же забывался и обнимал её.
Первые недели пролетели незаметно. Я потихоньку вживался в быт поселенцев, многому успел научиться: например обстругивать тяжёлые брёвна, или встречать солнце на заре, не пренебрегая при этом обязанностями Странника – хранителя древнего корабля. Дел в нем особых не случалось, ежедневная поверка оборудования и еженедельный обряд бортовых систем. Я проводил его величаво и торжественно, но начал замечать шероховатости и нестыковки в общении с туземцами. Хранители, конечно, старались под меня подладиться, потакали во всём. Всякое мое любопытство удовлетворялось тотчас. Даже когда я решился исполнять ритуалы не вербально, как компьютер корабля, а танцами, по первым порам только себя и своих учителей позоря, они терпели, понимая и мой статус, и свое положение. Молчали, но во взглядах читалось недоумение. Глядя на мои выкрутасы, хранители явно тушевались, частенько с трудом скрывали улыбку. Я же искренне поверил в собственную избранность и таскался за ними повсюду, от утреннего поклонения солнцу, до закатного провожания. Пыхтел и старался правильно разговаривать ногами, пытался привыкнуть и к их ненормативной морали, в чем бы еще она ни выражалась, но всё равно оставался чужим. Не потому ли попытался сблизился с Кроведом, выдумал для него должность привратника рубки, устроил обряд посвящения. Предтеча, конечно, обрадовался, но глядя, как я лезу из кожи вон перед туземцами, он только посмеивался, избегая задушевных разговоров. Отстаивал положенное время рядом с люком, а после исчезал, ссылаясь на дела. Это укалывало сильно.
С Миленкой вскоре тоже появились недомолвки. Мы часто ссорились из-за её ежемесячных отлучек на дальний остров, никак не меньше, чем на неделю. Супруга ничего толком объяснить не могла, ссылалась на традиции и постоянно писала «так нада, прасти», что только больше заводило. Кровед хоть объяснил, что дочь плавает туда для ознакомления с ролью матери. Ведь только женщины в алом могли продолжить род. Объяснить, объяснил, а тайком сопроводить меня на остров для встречи с любимой отказался. Это – табу.
Я обиделся, попытался выследить жену, но был обнаружен в кустах сопроводительным отрядом мужчин в голубых одеяниях и вежливо сопровождён обратно на корабль. Пока шли, на их молодых лицах читалось удивление, смешанное с брезгливостью, будто раздавленного червяка увидели. Понять, что плохого в желании навестить жену я не мог, а Виктора не спросил злости. Заговаривать об этом с хранителями не решился подавно. Их безропотность и истерическое воодушевление при виде меня, не прошло и месяца, бесило не на шутку.