Тропка петляла среди разросшихся кустов цветущей сирени, пока не уткнулась в еще одну площадку, окруженную такими же покосившимися домишками. Обогнув строения по широкой дуге, дорожка уходила к следующей части разбитого уступами горы поселка, закрытого от взоров живой изгородью из неизвестного мне кустарника с крупными бурыми листьями и стволами плодовых дерев. Все дички, но уж больно мичуринские, нависшая надо мной ветка груши держала плоды размером с дыню-колхозницу. Я сорвал налитой плод и без раздумий вгрызся в него. Медовый сок тек по подбородку, а я кусал и кусал, пока в ладони не остались только семечки и хвостик. Хотел сорвать ещё, но замер, услышав жалобный звон. Обернулся.
В стороне от моего дома, странно, что только теперь заметил, росло разлапистое туземное дерево, цветом коры и короткими узкими листьями напоминавшее лиственницу. На длинных ветвях развешены на синие и алые ленточки, к ним привязаны матерчатые куколки в космических комбинезонах: такие я только в музее и видел.
Вытерев губы рукавом, я подошел поближе, взял куклу в ладонь: как шелковая. Лицо – белое пятно, а на груди комбинезона… вот тут меня оторопь взяла: на земном языке читалась надпись «Арника», вышитая алым, как и завязка, когда-то прикрепившая куколку к ветке. На крохотной ножке позванивали бубенчики. Тоже и на других, с иными именами: Лилея, Виола, Облачко, Вереск, Вольна… Игрушки, несмотря на отсутствие лица, неуловимо разнились друг от друга, будто неизвестная мастерица старалась вложить душу в куклу, носившую имя того или иного человека. Интересно, что это значит? Кровед сказал – остров Забвения. Я насчитал пятьдесят два человечка. И звон похож на поминальный. Погибли при неудачном приземлении? В те времена всякое случалось. За годы межзвёздного перелёта корабль мог получить повреждения, незаметные в космическом вакууме, но смертельно опасные при входе в атмосферу планеты.
Я покачал головой, глядя на куклу с именем Роза. Нет, не то. Деревня уцелела, ведь в ней жили. Почему теперь не живут? Вымерли? Остров Забвения… Внезапно осенившая мысль, заставила встряхнуться. Так вот, почему Виктор старательно подбирал слова и глаза прятал, когда сообщал, что Летун стар и мало от чего помереть мог. Ну да, доклад он отправил. Выходит, в помойку, вместо ЦТП.
Вопрос, почему куклы в комбинезонах, оставим на потом.
Я оторвался от дерева, развернулся так, что едва не закрутился волчком и отправился вниз. Вытесанная в известняке дорожка сама стелилась под ноги, будто и не было забитых молочной кислотой мышц, усталости и боли.
Море показалось, внезапно вырвавшись из зеленого плена: деревья расступились, передо мной открылось безбрежное пространство, безмятежно голубое у подножия скалы и почти черное у горизонта. Редкие облачка отражались в водной зыби, яркой точкой отражался в волнах молочно-белый спутник планеты. Комок льда в триста километров диаметром. Зелень спускалась до самого берега, расступаясь, обнажала узкую полоску прибоя. Море лениво плескалось среди источенных волнами обломков скал.
Тропа резко вильнула, я увидел соседний остров, где вчера приземлился в челноке. Лодку, проделавшую большую часть пути между островами. Виктора, легко правившего с кормы шестом, величаво возвышавшегося над стихией. Точно Харон пересекал широкое русло Ахерона.
Я пожал плечами. По мифам древности одни пятерки в школе – теперь отрыгиваются некстати. Да и Виктор зря накинул черный дождевик, правил он аккуратно, без брызг, с каждым поворотом весла уверенно приближаясь к берегу, к людям, собравшимся немного в стороне, еще чуть, и сойдет на берег.
Я набрал воздух в легкие окликнуть, но передумал в последний момент. На том берегу послышалась музыка. У меня челюсть отвисла – это же «Прощание с космолётчиком» Поля Себявичуса! Только аранжировка непривычная.
Виктор высадился на берег, прошел к туземцам. Я глазом моргнуть не успел, все пространство вокруг него заполнилось людьми в ослепительно белых одеяниях, скрывающих тело с головы до пят. Толпа качнулась несколько раз, и началось действо, заставившее меня сесть на первый попавшийся камень и безотрывно наблюдать.