Период основного отела тянется две-три недели, редко месяц. Охотники обшарили соседние распадки, и в июне в специальной загородке, построенной возле дома, уже резвилось более двух десятков домашних пестрючков. И ни один не был покалечен.
Оленята быстро крепли и росли. Самых ручных выпускали на общий двор и даже водили «в гости» домой. Взрослые и дети по нескольку раз в день заходили в загородку, наливали в корыто воды, кормили с рук. Некоторые оленята, выйдя, ложились отдыхать во дворе рядом с собаками. Те вскоре так привыкли к домашним оленям, что начали затевать совместные игры: носились друг за дружкой в догоняшки, прыгали через изгороди. Но подросшие оленята в пылу игр начали перемахивать такие высокие заборы, что эти полеты оказались псам не по силам. Они с ходу останавливались и, опустив хвосты, исподлобья смущенно оглядывались на хохочущих хозяев и гостей.
Скоро молодые олени научились жевать травку и мелкие веточки, отказались от молока. Осенью легко перешли на дубовые веники и сено. В углу ограды им построили теплый загон и навес, куда они забирались по ночам, прятались в непогоду.
Когда в ворота оленника въезжала запряженная волом или лошадью телега, ее окружали плотным кольцом. Возница не успевал разгружать траву или сено: олени тащили корм не только из рук, но и прямо из-под возчика…
На следующий год наловили новых оленят. Но чтобы старшие не обижали маленьких, им рядом пригородили отдельный двор.
Теперь на Сидеми жило два стада. Первые, в «парке», — совершенно вольно. Хотели — уходили с полуострова, хотели — возвращались, неизменно приводя с собой из тайги диких оленей. Вторые — особенно самки — постепенно становились совсем домашними. Незаметно подрастали свои пантачи, появились еще более смирные во втором поколении оленята.
Позднее сочли выгодным содержать в загородке только пантачей и всех самок выпустили в парк, где полудикое стадо начало быстро расти. И вряд ли сам зачинатель этого дела мог предполагать, что придет время, когда пятнистый олень вытеснит с полуострова далее его любимую лошадь.
Об удивительном целебном свойстве пантов — летних, наполненных живительной кровью рогов оленя, изюбра, марала — восточные медики дознались много веков назад. И лучшими среди всех определили панты пятнистого оленя. За них купцы платили, казалось, невероятные деньги, а поэтому не удивительно, что «пантовка» для охотников Приморья представлялась золотым дном. В разгар ее сезона в тайгу устремлялись все промысловики, а с ними часто и едва научившиеся держать в руках оружие начинающие любители.
Люди терпели голод и утомительные переходы, мокли под дождем и среди обильной утренней росы, плутали в густых приморских туманах и безропотно переносили жгучие укусы мошки, комаров и слепней. И все ради того, чтобы заметить среди зелени рыжий пятнистый бок и добыть вожделенные розоватые, покрытые пушком, мягкие летние рога — панты. Где еще бедный охотник мог в одно мгновение, одним метким выстрелом добыть сразу столько золота, чтобы купить лошадь, корову, а то и целую усадьбу? И с каждым годом количество охотников, а с ними и число добытых черепов росло.
Один дельный хозяйственный пристав докладывал в те годы губернатору, что только в подведомственном ему урочище за одно лето добывают до четырехсот пар пантов пятнистого оленя. Дальновидный пристав задумался над тем, что всякие богатства природы имеют свой предел. Но мало кто тогда думал так, как он…
И все-таки самым главным бичом для оленей была не летняя охота, когда стрелок выбирал только зрелого самца. В снежные зимы их загоняли по насту безжалостные браконьеры и волки. Спасаясь от преследования, олени мчались с гор на равнину к морю и, запаленные и надорванные, бессмысленно гибли.
При сильном весеннем ветре по равнине между Лебяжьей лагуной и горами прошумел большой пал. Несколько дней кряду огонь с треском пожирал кустарники, сухую траву и буйные заросли камыша. Дым застилал старый тракт от Черкасской до Славянки, затянул весь полуостров. Горело до тех пор, пока пожар не уперся в озеро, болото и берег морского залива. Под конец помог и дождь, однако, вся степь успела стать черной, как головешка. А когда подсохло, Михаил Иванович собрался в объезд — осмотреть последствия беды и размеры пожарища. И, не доезжая до станции Черкасская, свернул на гарь.