— Значит, твой Чингизхан службу верно песет? И вообще — как там наши кони?
— О них разговоров много, Михаил Иванович. Прямо скажу — кавалеристы и артиллеристы не нахвалятся. И резвы, и выносливы, и послушны. Первыми научились ложиться и прикрывать стрелка, сколько народу спасли. Отрадно слышать, когда вас добрым словом поминают!
— Да, приятно. Я уже много писем получил: от командира полка, от офицеров и даже от рядовых вольноопределяющихся. Отдельную папку завел, храню эти письма… Да, Андрей, ты же под Ляояном был. Расскажи-ка, видел что?
— Как же. Мы ж цельный день в резерве простояли, и все сраженье перед нами, как на ладони разворачивалось. А чего не ясно, офицеры поясняли, они-то с биноклями.
— И правда, что наши могли выиграть это сражение?
— Беспременно. По первости наша артиллерия и пехота его так прижали — аж трещит японец. По всему фронту теснят, — вот-вот побежит. А час, несколько свежих кавалерийских корпусов, позади пехоты растянули и держат. Все в седлах, наготове. Ждем: сейчас будет команда в атаку. Эх, думаем, налетим сейчас, опрокинем, погоним — и армии Куроки конец. Может, и войне конец! Они ж при последнем издыхании были, можно сказать — на волоске висели… И тут вдруг команда — отходить! Вот где тошно и горько было: ведь несколько десятков тысяч коней и кавалеристов в полной боевой готовности напрасно простояли. Но команда есть команда, развернулись мы и без выстрела, в полном порядке, как на маневрах, отступили. Никто за день шашки из ножен не вытянул!
— Почему же все-таки отступили? Сами-то хоть потом разобрались? Из газет наших мы ничего толком не поняли.
— Как не разобраться. Те, что у переднего края стояли, все своими глазами видели. Когда у Куроки все резервы кончились, он уже штаб с горы приготовился снимать, потому как понял — разгром начнется. Совсем тикать собрались… А тут один их единственный взвод горных стрелков по крутющему обрыву на высотку взобрался и две горные пушчонки в разобранном виде туда втащил. Геройски забрались, конечно, как кошки али муравьи. И никто их оттуда не ожидал…
— Так что такое взвод и две пушки в таком сражении?
— В том-то и дело, что ерунда. Да только они по нашим окопам во фланг картечью пальнули, какой-то паникер Куропаткину и доложил, что, мол, «японцы обходят». А тот, трус, не разобрался, что то капля в море, сам в панику ударился, дал команду — отступать! После пленный показывал, что их командующий Куроки глазам не поверил. Думал — хитрит Куропаткин, заманивает. Долго, говорит, вперед идти не решался. А мы откатились, укрепленную позицию и железную дорогу отдали — эх!..
— Я читал в немецкой газете интервью английского военного атташе при штабе Куроки — майора Гамильтона. Так он в общем подтверждает этот нелепый факт и критикует нерешительность Куропаткина. Хотя подчеркивает, что лично он — храбрый человек, не прячется. Стоит на бруствере под огнем с биноклем в руках и весь свой штаб держит, а когда нужна твердость командующего, пасует, боится ответственности.
— Обидно это, Михаил Иваныч, особливо тем, кто кровь проливает.
— Согласен, Андрей, но кому вообще нужна эта война? Кучке коммерсантов для защиты их концессий на Ялу? А вот Нюта считает, что неудачи на фронте — на-руку простому народу. Царь, мол, сговорчивее станет.
— Такие разговоры и промеж солдат идут, только за них многие уже пострадали. Не надо бы Анне Михайловне об этом по почте писать, письма-то сейчас проверяются.
— Ну, Нютка не так глупа. По почте ничего подобного не пишет…
Андрей быстро поправился и опять уехал на фронт. Вернулся со сборов Юрий. Пошла вторая военная зима. Анна писала по-прежнему часто, но в письмах была осторожна. Рассказывала, что работа сестры милосердия ей ничуть не в тягость, чувствует себя счастливой, когда оказывает помощь. Говорила, что окружена умными и интересными людьми, от которых узнала много нового…
В феврале, после тяжелых потерь, понесенных в Мукденском сражении, Нюта сообщила, что командировка сопровождать эшелон раненых в Россию и, вероятно, в будущем году будет дома.