— Ничего они не найдут, отец мой, — сказал Иштек, придирчиво обнюхивая свои ногти. Хори и позабыл о нём, а тот всё продолжал бесшумно следовать за ним.
— Что? О чём ты?
— О бойцах тех, собачьих пастухах. Они городские, и собаки их — сторожа, а не ищейки. Дозволь и мне пройтись?
— Давай, но только пока солнце не окажется там, — и он ткнул в точку на небе, — да заодно поищи подходящий большой куст уйди-уйди для заграждения в воротах.
Иштек, не говоря ни слова, повернулся и побрёл, о чём-то разговаривая сам с собой. Он вообще сегодня был на удивление болтлив (для Иштека).
— И не забудь про уйди-уйди! — крикнул ему вслед Хори. Иштек кивнул, даже почти что полупоклонился, и слегка изменил направление своего движения. Хори пошел назад так, чтобы пройти мимо конюшен, сказать погонщикам ослов, что можно напоить животных из колодца. Вообще-то это вносило некоторую излишнюю сумятицу — то ли отменяя, то ли нет предыдущее распоряжение, о ремонте конюшен. Он сообразил это, но уже не стал ничего менять. Колодец был рядом с башней. Хори подозревал, что глину, вынутую при строительстве колодца, тут же использовали на строительстве башни и делая сырцовые кирпичи — адоб — для строительства мазанок — конюшен, складов, а может, казарм, теперь уж и не разобрать. Он как-то видел, как копали такой же. Двадцать человек делали его две недели, и глины было много. По верху колодца было выложено из камней широкое кольцо. Поверх него было перекинуто старое, обглоданное от коры ветром и временем кривоватое бревно акации. В средней части оно было заметно источено верёвками. Воду доставали кожаным ведром на длинной верёвке, которую перекидывали через это бревно и запрягали в нее осла. Сейчас одно из животных уже бойко топало, вытягивая первое ведро с водой. Судя по пройденному им пути, вода была не так уж глубоко, локтях в двадцати-двадцати пяти от поверхности. Всё таки зима, сезон перет, не так жарко, даже, бывает, зябко по ночам!
Ведро-мех перелили в здоровенное, сложенное из камней, обмазанное глиной и, кажется, даже обожжённое после этого корыто-поилку. Ослик водовоз потянулся к ней и, пока не напился, не уходил даже под палочными ударами погонщиков, которые торопились напоить остальных животных. На вид вода при переливании показалась чистой, прозрачной и прохладной.
Только Хори подумал, что неплохо бы попить и самому, как к нему подошёл маджай-десятник и протянул тыкву с водой. Хори благодарно кивнул ему, вытащил затычку из фляги и напился тёплой воды. Они опять вышли за ворота, и Хори, отхлебнув снова из фляги, аккуратно её закупорил и отмахнулся от назойливой мухи.
— Не понимаю я этих воровских негров! Чего уж проще было — бросили бы убитого не в башне, а в колодец, и нет нашей заставы… — сказал юноша, возвращая Нехти флягу.
— Я услышал тебя, отец мой, но ты не совсем представляешь законы этих краёв, — сказал ему Нехти, — Даже во время войн деревень колодцы не трогают и блюдут их чистоту. Если бы они, воровские негры те, сделали бы так, как ты сказал, вся пустыня ловила бы их до их смерти, и умерли бы они в страшных муках. За порчу колодца казнь только одна — в задний проход загоняют четыре колышка. Каждый колышек длиной около локтя, и их так и бросают потом в пустыне, преступников тех.
Хори зябко поёжился, представив подобную казнь.
— Не оставляешь их вниманием? — спросил Хори о строителях стены, меняя тему разговора, — мне кажется, они и так слегка напуганы, наверное, их и погонять не надо… По крайней мере, на стройке и ремонте укреплений — ведь речь идёт и об их жизнях?
— А, ты ещё поймёшь, отец мой… Куда солдата не целуй — везде жопа. Даже боязнь за свою жизнь не в силах победить его лень. Про самое важное для солдата я уже сказал. А для командира самое важное — чтобы у солдата всегда было много работ и мало времени на глупости.