Обернувшись к Хори, он сказал:
— Это правда, я был когда-то достопочтенным, и занимал важные должности. Но это всё в прошлом, и я научился с этим жить. Если господину будет угодно, я отвечу на все вопросы, ибо это может иметь отношение к нашей беседе. Я думаю, почтенный жрец оговорился специально, чтобы привлечь твоё внимание, но, скажем так, про Утративших душу я знаю многое.
Вопросов Хори задать не успел — на улице послышались шаги нескольких человек, и чинной чередой вошли все те, за кем было послано. Первой — «Старшая дама», затем — двое её людей и, последним — Иштек. Правда, к великому неудовольствию, того тут же выставили на улицу — следить, чтобы лишние уши не высовывались поблизости, предупредив, что позовут его, когда дойдёт его черёд.
Хори усадил восточных маджаев так, чтобы свет падал на них лучше всего, и сел сам. Обратившись к Саи-Херу, он спросил:
— Кто и с чего начнёт, о добродетельный и мудрый господин?
— Я думаю, будет лучше, если начну я.
Сказано было негромко, чисто, почти без акцента, глубоким и красивым женским голосом.
Появись здесь и сейчас сам Великий Дом, большего удивления на лицах и невозможно было бы вообразить. Даже у бесстрастного писца приоткрылся от изумления рот, а уж Нехти выглядел так, что Хори, смотревший на всех в каком-то удивительно отстранённом состоянии, не выдержал и расхохотался — звонко, как струя прохладной воды, падающая с высоты в медный таз. И хохот его был столь неудержим, что в итоге заулыбались все. Возможно, это как-то помогло сгладить неловкость, хотя десятник явно разозлился, не на смех командира, а, кажется, на себя самого. Ну как же так — его, многоопытного, тёртого и битого жизнью, войнами и пустыней, облапошили как мальчишку! Как же он мог так опростоволоситься! Он покраснел, на лбу выступил пот. Сопение его могло поспорить с кузнечными мехами и давешним ежом, но слов, приличествующих положению, у него так и не нашлось, казалось, все слова, что он готов сказать — колючие и ругательные, и он будто ловил их и держал во рту, не пуская наружу, и оттого-то так краснел. Вид его был даже более комичен, чем минуту назад, но тут уж Хори смеяться не стал. Выдержав паузу, он обратился к гостье голосом, способным охладить полуденное солнце и неприятно тихим:
— Ну и как это всё понимать?
Жрец, уже было раскрывший рот, опустил воздетые руки, Минмесу и маджайка поглядели на него — один с интересом, вторая — словно даже смущённая. Безразличными оставались только лица двух пришлых маджаев, сидевших на корточках у стены.
Маджайка смутилась ещё больше. Несколько раз она открывала рот, как рыбка на берегу, и, наконец, заговорила, немного старомодно, но правильно и почти без акцента:
— Не гневайся, о военный вождь! Не могла я сразу открыться, и ты поймешь, почему, когда дослушаешь весь мой рассказ. Не было в моих речах неправды. У нас воистину голод и беда. И воистину мы нуждаемся в воде, еде и помощи. Но как только услышала я о Заблудших душах, решила я затаиться и просмотреть, кто вы и что вы знаете о них. И какое вы имеете к ним отношение. Сейчас я решилась, и ты видишь это. Но я еще раз остановлюсь и спрошу — всем ли стоит слышать то, что расскажу я сейчас? Подумай без гнева и ответь.
Если бы Хори был чуть старше и опытней… Наверное, он восхитился бы и смущением, и взглядом, быстрым, как блеск волны, в сторону Минмесу и жреца, видным ему, но не заметным им, и неверящему изгибу брови при этом… И подумал бы, что они значат. Но Хори был ещё молод, и сказал:
— Пусть слушают все. Каждый из них может дать важный совет и сказать разумное.
Светлоглазая словно споткнулась. Но, как споткнувшаяся благородная скаковая кобылка, встряхнула головой и — снова набрала ход.
— Разумное? Наверное… А честное ли? Вот ты, воинский начальник, спроси писца своего — а что в сумке его? Какие слова написаны в письмах его? Я либо отвечу тебе одному, либо твой достопочтенный господин и помощник сам прочтет то, что писал он. И не сочти это дерзостью, ни ты, ни он, ни жрец чародейный, ибо только после этого смогу сказать я сокровенное. А без этого осторожность и недоверчивость моя оскорбительной выглядит, но, всеми благими богами и великими предками клянусь — не могу я иначе.
А вот эти лица уже и Хори смог прочитать. И вот что интересно — вроде каждое из них безмятежное, но так по-разному они эту безмятежность выражают… Почему-то первым он увидел лицо Минмесу. Спокойное, словно лик луны, лицо было будто плотиной, за которой волнами ходила ярость и бешенство, видные лишь изредка в глазах… Затем взгляд прыгнул к Нехти — и бесстрастное лицо того прятало веселье и издевку, не над Хори, а над Минмесу. А вот лицо жреца как щитом обороняло его недоумение — чего-то Саи-Херу не мог понять. Впрочем, как и сам молодой командир. А лицо Иштека ничего не скрывало — он откровенно и весьма глумливо смеялся над достопочтенным.