Мне снова помогли колдуны нехсиу и маджаев. Они все равно считали своим долгом перед богами убедиться, что Потерянные души уничтожены и носитель смертельной тайны погублен. Они даже смогли добиться того, что среди людей списка[162], отправленных на работы в место отдохновения князя оказались несколько их верных людей. Эти посланные понимали, что, в случае разоблачения наверняка погибнут, но отправились в проклятое поместье. Вскоре условленным образом от них стали приходить сообщения. На первый взгляд, все выглядело так, как будто Усерсатет полностью подчинился цареву письму. Внутренний двор усадьбы больше не был местом тайны. Ворота были открыты, никаких Измененных и колдунов. Под покровом ночи оттуда вывезли мертвые тела — пятеро неизвестных, из которых один был очень высоким и черным при жизни, трое выглядели, будто умерли давно и один — сильно обгорел, но было видно, что это мощный мужчина пожилых лет. И четырнадцать стражников — тех погребли с почестями и даже отправили большое вознаграждение их семьям. Совет знающих и видящих, как и было условлено, отправил посланца в Кубан, где все это было сообщено тайным людям чати. Но лучшие следопыты отправились по следам каравана мертвых. В пустыне было обнаружено место, где тела предали огню. Они сильно обгорели, но было видно, что головы у всех проломлены булавой. Более сказать ничего было нельзя.
Тем временем в резиденции князя было тревожно. Я боялся. Но боялись и все прочие, не зная чего. Всем чиновникам и писцам, всем жрецам из приближенных князя запретили покидать резиденцию без его повеления. Нам отвели покои и ущерба никому не приключилось. Пока. Было всем понятно, что его милость навлек на себя гнев царя, и это могло отразиться на каждом. Но причину гнева и меру опасности знали лишь немногие. Я не входил в число посвященых князем в тайну. Сделав вид, что лишь опасаюсь за свою будущность, я позволил себе спросить у царского сына Куша со всеми приличествующими извинениями — какова причина царской немилости. Усерсатет прикрикнул, что это не мое дело, но, видимо смягчившись, сказал, что, возможно, Его Величество недоволен размерами дани этого года, после чего озадачил меня приказом не медля изыскать дополнительные источники поступления в казну. Казну Куша, которой распоряжался сам князь.
Князь, хотя и плохо себя чувствовал — у него в последнее время часто болела голова — время от времени вызывал приближенных чиновников и подолгу с ними уединенно беседовал. Иногда при разговоре присутствовал и хранитель тайн царского сына Куша. В один из дней пропали те два презренных из детей дворца. Очевидно, Усерсатет решил, что нашёл источник угрозы. Никто о них не справшивал, словно их и не было. Князь как будто оправился от невзгод и нездоровья, и снова, как и ранее, стал тем же великолепным вельможей, которого любят и слушают подчиненные и чьи приказы исполняются сразу. Работа кипела, гонцы сновали, писцы готовили отчеты. Царский сын повеселел и с головой ушел в новые планы и стройки, повеселели и мы. Очевидно, что царев друг единственный решил не искушать судьбу и рисковать своим высочайшим положением, властью и доходами, успокоенно думал я. И раз Его Величество не видит в том угроз, то кто я такой, чтобы порицать князя. Он как раз одобрил мое предложение по новым рудникам, золота и камня хесемен. Прищелкнув от удовольствия пальцами и сказал, что это именно то, чего он желал. После чего он еще больше возвысил меня и начал призывать чаще, чем других и даже допускал без доклада. Я был рад этому, пока, входя в палаты князя, не столкнулся с незнакомым мне человеком. Это был пожилой, но явно очень сильный маджай в прекрасной льняной юбке, парике, ожерелье из золота и хесемен, достойного знатного человека. У него были светлые глаза, и не было мочек на ушах.
Глава 26
Я сначала и не вспомнил описание кузнеца того проклятого. Наверное, это и спасло меня, ибо он очень пристально оглядел меня. Я же вежливо поприветствовал его, как поприветствовал бы любого незнакомого человека, очевидно, высокого положения, неизвестного мне и выходщего из палат владетельного князя. Я думаю, он прочел мои мысли, колдун тот, ибо для колдуна его мощи, должно быть, это не сложно. И я думаю, что именно он был главной проверкой для всех ближних князя. Но в тот момент в моем разуме было лишь легкое любопытство — кто бы это мог быть? — да мысли о моем отчете царскому сыну — как бы его представить наилучшим образом. Усмехнувшись, он кивнул мне, как подчиненному, и пошел далее. Лишь зачитав весь доклад князю, у которого снова болела голова, и ответив на все вопросы повелителя Юга и удостоившись необычайно милостивой похвалы и награды, лишь выходя от него, друга царского единственного, я ощутил какое-то смутное беспокойство. И уже вернувшись в свои палаты, я вдруг все понял. Сначала я хотел сбежать, но, поразмыслив, решил вести себя как обычно и постараться выяснить все. Одного лишь я боялся — что проклятый колдун прочтет мои мысли и обратит в Потерявшего душу. Поэтому я стал носить с собой яд, ибо с оружием войти в палаты князя было невозможно. Но кузнеца-колдуна я больще не видел ни разу. Возможно, он не появлялся, возможно — мог отводить глаза или принимать иное обличье, ибо сильные колдуны могут это и еще многое — я в этом уже убеждался не раз. Я очень осторожно пытался выяснить, где он мог бы обитать, но не преуспел — возможно, что и к моему счастью.