Но чаще всё же Иаму лежал в тени и напевал что-то или наигрывал на своем странном трехструнном инструменте. Если, конечно, не был в это время на охоте, рыбной ловле, не занимался с оружием, или не пил пиво или вино, или не играл в Сечет. Пиво он делал себе сам, считая, что в Та-Кем его делают слишком слабым и слишком сладким, и пиво его действительно получалось крепким и душистым, но кисловато-горьким. Это была единственная работа в доме, которой он не чурался, если не считать возни с охотничьими или рыбацкими снастями и трофеями. Правда, когда он делал пиво, он заставлял рабынь и служанок пережёвывать солод и сплёвывать его в кувшин… Но пиво-то получалось вкусным, крепким и душистым…
Иаму не был совсем негром, его нос был тонок и ровен, а губы не были большими и вывернутыми, но был заметно смуглее любого жителя Та-Кем. Он был красив и от него прямо ощутимо исходило чувство силы и нерушимости. Запах его тоже не походил на запах негра.
Третьей была Руиурести, нубийка, доволььно зрелая уже на момент рождения Хори, а к его десяти годам скорее, даже пожилая. Надо бы её назвать не третьей, а первой — столько на ней работы в доме держится. Готовка, уборка, стирка, запасы… А пока дети были поменьше — она еще и нянчилась со всей этой толпой. Всегда неунывающая, всегда напевающая, всегда необъятно-пышная и всегда при деле. Она была из хему, и мужа у неё не было уже на тот момент, когда она попала в дом Деди. Её собственные дети выросли и разлетелись из под родительского крыла — дочери были в доме шнау[34]в Белых стенах, а двое сыновей служили в армии. И один уже дослужился до того, что сам был где-то далеко на севере командиром, да, господин, и у него уже были и свой дом, и свои слуги. Неоднократно он присылал весточку с гонцами, предлагая матери выкупить её у Деди, но Руи всегда отказывалась. Хозяин тоже не прочь был её отпустить, и без всякого выкупа, но она опять-таки отказывалась. Деди она говорила, что не дело это для матери, что сын её выкупит. Она придет как подчиненная под крышу дома, где уже управляется другая хозяйка. Не дело это, хозяин, нет, не дело! Слугам же она отвечала, уперев в бока свои мощные руки и гордо глядя на них, что она не может бросить дом и их, нерадивых и бестолковых неумех, на погибель и голод…
Четвёртой была непутёвая девица, словно в насмешку носящая имя Сатепа[35]. Сатепа была и в самом деле статна и красива. С тонкой талией и изящными, соразмерными и стройными бёдрами, грудью, не отвисшей, не смотря на свои немалые размеры. Её лицо было правильно и чисто, не было ни оспинки, ни прыщей, волосы черны, блестящи и великолепны, как великолепны были и нос, губы и уши — даже строгий ценитель, отбиравший наложницу для семера, мог бы обратить на неё внимание. Но вот её глаза… Казалось, они смотрят в обратную сторону, внутрь этой красивой головы, а к ты их видишь лишь в отражении, с обратной стороны. Правда, и внутри головы глаза, верно, ничего увидеть не смогли… Почему-то у всех она вызывала такое ощущение, что они видят красивую корову. Она могла пастись, если, конечно, её вывести к зелёной траве, если же вокруг будет песок, то она просто будет стоять и беспомощно смотреть своими большими и прекрасными глазами, блестящими среди длинных ресниц, пока её на пастбище не отведут. Она по большей части жила в мире своих нелепых грёз, и делала все свои дела по дому (горничной и девушки для помощи хозяйки) будто во сне. Не то, чтоб она была ленива, нет, но, считая, что достойна наилучшего в этом мире, она словно отрешалась от окружающего и целиком уходила в мечты. То ей виделась картина, как принц, увидев её, предлагает ей стать своей великой женой[36], а то и вовсе такое, о чём и говорить-то не стоило, во избежание обвинения в оскорблении величества. Мечтая о столь высоком, она, тем не менее, регулярно оказывалась ночью в каморке у Имау, и, как не старалась, будила своими воплями всю округу… И уж сколько раз госпожа пеняла ей и обещала наказать, сколько раз она клялась и самой себе, и госпоже больше никогда… Ну да, ну да… Сатепа прекрасно понимала, что Иаму на неё наплевать, да и сама его называла презренным кушитом, чуркой эбеновой и прочими малоприличными, да зато привычными названиями. Но все случалось снова и снова.
Потом слуг стало намного, намного больше, все они были людьми списка и отражали признание заслуг Деди правителем, Махом, и степень этой признательности, ибо, будучи царскими рабами, попали в службу к Деди по велению этого чиновника. Тут были и земледельцы-ахутиу для работы в загородном поместье… Да какое там поместье… Невеликий домик, где даже для пяти слуг работы было маловато. Да и росло все в каменистой земле вокруг Абу намного хуже, чем в Куше или севернее, так что ни тучных стад, ни нив тут не было — огороды да виноградники. Вино, правда, было знатным — уж откуда взяли те лозы, что давали это вино, неизвестно, но завидовали такой удаче многие. Одно получалось сладким даже без фиников и мёда, другое было терпким, но ароматным и хмельным.
34
«работный дом», крупная мастерская, кустарное производство, чаще всего — пищевое, но иногда любое другое