– По-моему, мы засиделись, – с улыбкой выдаю я, желая как можно быстрее уйти отсюда.
– Не хочешь говорить?
– Хочу. Но не хочу сидеть здесь.
В кафе меня до сих пор громадными разрушительными волнами омывают возбужденные изнывания от страха быть услышанным, от страха, что мои заоблачные повествования будут от и до впитывать в себя чужие уши, отчего чужой разум настрочит мысленно кучу комментариев, которые, может, я не услышу, но, если не повезет или повезет – вопрос нерешенный, – почувствую интуитивно. Усмешки на лицах, провожающие взгляды и прочее раскрывают многое.
– Хорошо, давай тогда пойдем длинной дорогой.
В ответ я лишь улыбаюсь – как же утомительно долго подошва моих туфель не ощущала асфальт той длинной дороги. Она уже соскучилась по шершавой поверхности пыльных дорог, хотя в кафе мы не просидели и часа.
Даша убрала поднос с деревянными вилками, салфетками, порванными пакетиками сахара – я же задвинул стулья и захватил полупустые стаканчики.
Перед тем, как переступить порог, я в последний раз окинул взглядом зал: все стремительно меняемо, наше мимолетное присутствие – ничто, неощутимая случайность, пройдет пара минут, и наш столик займут следующие гости, и их не будет волновать, что вытерпел этот столик: речи о предстоящей разлуки, или любовные изречения, или повседневные завывания, или деловые объяснения… И нас ведь также то не волновало – мы только поцарапали пол ножками стульев, нагрузили столешницу стаканами и подносом, на котором томились десерты, и только думали о себе… Иначе ведь сойти с ума – раз плюнуть.
Глаза мои наполнились слезами. Нет, это не слезы, это уныние. Отчего оно? От того, что во мне корнями засело предчувствие, будто сюда мы больше ни за что не вернемся? Но это ведь не так! Я прекрасно осознаю то, что дверь этого кафе я буду открывать вновь и вновь, чтобы пропустить вперед Дашу. Впереди у нас целая жизнь… Или, может, уныние только от страха? От боязни, что кто-то из работников кафе узнает нас, захочет перекинуться с нами словечком, расспросить о делах…?
Не знаю, не то настроение, чтобы забивать голову дурью.
Там, на улице, солнце шпарило во всю: его лучи… А, собственно, не было никаких лучей, это только люли приписали геометрические проекции разливающейся на небе золотизне… Но яркое сияние обжигало.
Воздух теплый, руки наши крепко сцеплены, но не настолько, чтобы нежность лопнула и вытекла прочь. Дома, выстроившись в прямой изящный ряд, серые, с балконами, выступающими как нижние уродливые челюсти, окнами, местами, особенно на нижних этажах, запахнутыми плотным тюлем или плотными шторами, сквозь которые ничего не разглядеть, сейчас, как никогда, манили меня, навязывая то ли меланхоличное спокойствие, то ли жгучую близость, а, может, что-то среднее. Когда-то и мы жили в подобной девятиэтажке – я до сих пор помню тот душный, пыльный запах прокуренной парадной и неприветливую полную соседку, которая выходила в красном протертом халате покурить на лестничную площадку возле мусоропровода каждые тридцать-сорок минут. Через приоткрытую дверь ее квартиры выскакивали запахи гнили и плесени. Халат же ее полностью покрывали пятна. Квартира у нас тогда была однокомнатной: совмещали спальню с гостиной.
– И ведь мы когда-то жили в таком доме.
– Угу, – мычит она. – Мне там не особо нравилось, а сейчас аж неприятно возвращаться к пережиткам.
Нам нравится центр, и мы – частые его гости, хоть и живем на самой окраине в новом доме с ярко-оранжевыми полосами, на Беговой, а серые старые девятиэтажки, часто попадающиеся на нашем пути, уже давно вышли из нашего вкуса.
– Потому что слишком много воспоминаний?
– Нет, потому что… Дурацкий дом, серый грязный, с отвратительными парадными, мне в них входить боязно было, лифты еще постоянно ломались, я до сих пор помню, как застряла тогда. Боже! Сколько я тогда просидела взаперти? А сейчас, в новом доме… – Конечно, новое жилище она будет чтить, пока мы не переберемся в более привлекательную квартиру, думаю я. Все познается в сравнении – самая мудрая истина. Половина ее лепетаний проскакивает мимо моих ушей. – И соседи, может, нам просто повезло, конечно, но тут более приветливые… – Она замолкает, потом тихо тоскливо выдает. – А может, во всем виноваты воспоминания.
– Они управляют нами. Где бы мы не жили, они все равно будут преследовать нас. Это человеческое и счастье, и проклятье: кому как повезет, или кто как ими воспользуется.