– Вдруг захотелось. Неужели ты станешь отнекиваться?
– Ни в коем случае!
С возрастом познаешь суть фотографий. Они – ничтожные отрывки, которые способны восстановить пережиток чувств, размешанный в горькой тоске от наглядности, трактующей, сколько времени утекло, сколько изменилось. Какую-то миллисекунду того времени надежно запечатлела плотная бумага, память ведь не настолько надежна, она способны приписывать масштабным событиям крохотные и крупные детали того, что хочется видеть нам хотя бы в прошлом, если не в будущем.
Прикасаться к тем фотографиям опасно: Даша станет с особой тщательностью всматриваться в каждую, я же стану глазеть на них с тихой тоской, старательно сдерживая слезы. Столько утекло…
Мы идем наперекор метеоритному дождю из людей, и я все же бескрайне счастлив тому, что все эти сущности – незнакомые: у них ко мне по поводу Даши нет ни подозрений, ни вопросов, за что я готов, улыбаясь широко и глупо, жать им руки. Каждую секунду, минуту, каждый час меня предоставляют только ей, ей одной, и нарушают наше совместное спокойствие разве что люди с бумажками в руках: они настырно пытаются сунуть свою рекламу в наши руки, карманы, не стесняясь, нагло навязывая чувство вины, будто мы, игнорируя их, наносим страшные оскорбления, но я на них не злюсь, не обращаю на них внимание, потому что они далеки от меня, глупы, им не понять того счастья, что вновь я обрел, и Даша не берет эти бумажки, считая, что тем самым поддерживает экологию.
– Идем домой, я очень устала.
Стеклянный грохот пронзает ординаторскую и вырывается в коридор, выложенный уродливой грязной серой плиткой – ленивые ассистенты еле протирают ее по вечерам влажной тряпкой без моющего средства, считая себя чересчур благородными будущими врачами, а не уборщицами. Это не гром, это Марина стукнула чашкой о стол – за ней водилась такая привычка, и несколько несчастных чашек уже пострадало от ее рук, привнося в жизнь счастье, если верить приметам, впрочем, назвать счастливой Марину значило польстить ей, и более всего она избегала тех философских вопросов о счастье. На безымянном пальце ее блестит золотом покрытое едва заметными царапинами обручальное кольцо; Марина вбила в голову, что так она в свои двадцать три глуха для изнываний сиротливого призрака, засевшего в женской груди и кричащего о конченной жизни без мужа.
Я устало захожу в ординаторскую после очередного приема, чтобы передохнуть. Неожиданное желание жить, порхать, действовать после длительных ежедневных катастроф, когда каждый новый день начинался с обвала и заканчивался еще большим обвалом, с непривычки утомляет. Я плюхаюсь мешком на диван, замечаю свою прозрачную чашку кофе недопитого остывшего кофе, сил до тянуться до нее как будто бы нет, настолько изнурило ожидание возвращения домой.
– Решил вернуть поток? Говоришь с пациентами долго и не мертвецким голосом.
– Просто все наладилось, я же говорил, что все наладится.
– Что наладилось?
– Все, что должно было, – бесхитростно увиливаю я.
Я обессиленно улыбаюсь, так, чтобы не выдать Дашу – истинную причину счастья. От переполненности счастье на всех порах вырывается светящейся желтым сущностью из моей груди, и эту энергию мне приходится насильно удерживать взаперти, чтобы никто ни в коем случае не лицезрел ее. А может ли лопнуть грудь от такого перенапряжения?
– У тебя к чаю конфет не найдется?
У этой сладкоежки лицо местами покрывают белые прыщики от сахарной передозировки, несмотря на это, она по-юношески красива – я бы нисколько не удивился бы, если бы узнал, что к ней настырно лезут знакомиться, кроме ровесников, развратные мужики в возрасте, – а ограничиваться диетами все равно не думает. ЕЕ волосы цвета соломы с длинной почти до локтей гармонирует кольцо.
– Ну, неужели совсем ничего не найдется?
– Может быть, где-нибудь…
Она поднимается, подходит к шкафчику, залазит в карманы моих брюк и с видом победительницы выуживает шоколадку.
– И ты уже лазишь по мои карманам в поисках шоколада? – В шутку возмущаюсь я, приподняв затекшую шею.
– А что, мы больше ничем не делимся друг с другом?
Она бросает на меня несерьезный упрекающий взгляд, отчего я вдруг ощущаю вину. Тем временем щелкает кнопка чайника и шуршит шоколадная обертка.
– Разве ты не собиралась отказаться от сладкого?
– Вообще-то, – перебарщивая с гордостью и оттого глупо заявляет она, – я себя и без того контролирую. И вообще, не надо за мной следить! Ты-то сам опять на сладкое решил налечь, да?
– Со вчерашнего вечера.
– Я так и знала! Это сахар в голову тебе ударил, вот ты и светишься как лампочка! Ну, признайся же, я права?