– Права, – облегченно выдаю я.
Лучше всего у нее выходило одеваться: в тряпках она точно знает толк. Даже ее медицинская форма очаровывает, как минимум, чистотой.
– Так ты пойдешь в магазин?
Я отрицательно мотаю головой.
– А ближайшая запись когда? – Спрашивает она с надеждой на отдых.
– Через полчаса придут на вакцинацию.
Марина смотрит в телефон и затем берется застегивать босоножки.
– Тогда я схожу. Быстренько. Тебе что-нибудь взять?
– Если только средство от усталости или для ускорения времени, – шуточно выдаю я.
– Очень смешно, – говорит Марина и захлопывает железную дверь. От громкого хлопка из стационара заслышалось испуганное мяуканье.
Выходные в четыре дня, которые я взял под предлогом болезни, кончились, и вот уже прямо сейчас я на расправленных широких крыльях мчусь домой, мысленно тороплю машиниста метро, не зная, чем занять себя: книга в руки не лезет, эти книги безуспешно и малоэффективно отвлекали меня все два месяца, и теперь, когда в крови разбушевалась восторженность, я их воспринимаю за предателей, которые вновь нагоняют легким ветерком пережитки, или за товарищей-сокамерников, от вида которых болью начинает пульсировать голова, и потому я разглядываю черты людей, которыми до отказа забит вечерний вагон. Я теряюсь на целую секунду в людских лицах, отчего кажется, будто голову без предупреждения окунают в ледяную воду, и затем я вновь возвращаюсь к жгучей мысли о том, что дома ждут, а после, через еще одну секунду, перевожу взгляд на следующее лицо, чтобы заново забыться всего на одну секунду… Так за спиной остаются станции.
Я по-дружески тороплю эскалатор, словно тот после моих просьб без пререканий и с пониманием быстрее потянется наверх, но скорость его не меняется, он все так же медленно ползет… Должно быть, его железный позвоночник ломается от боли, от груза стольких давящих ног и сумок…
Вот и улица – крылья мои, уловив свежесть и мелькание воздуха, вновь распустились, как торопливо распускаются весной первые подснежники. Я мчусь домой. Улица, заполненная людьми, есть только джунгли, и я с особой наглостью пробираюсь сквозь них. Ноги мои от каждого движения все больше наливаются свинцовой тяжестью, но я не останавливаюсь. Терплю, иду. Меня словно тянет, не сбавляя обороты, невидимая цепь, и пытаться рвать ее я ни за что не стану, ведь она – стремление, тяга, притяжение, часть меня.
Вечерний оранжево-желтый свет приятно ласкает голову. Его лучи будто бы поглаживают волосы, вопреки сопротивлениям ветра, который слабыми порывами разрыхляет кнопы разноцветных волос прохожих.
Навстречу, как назло, попадаются любовные парочки со сцепленными в замках руками, и сердце от вида их изнывает от тоски, от желаний, от нетерпения увидеться с Дашей после длиннющего рабочего дня. Рекламные вывески, на листах которых растянулись широкие улыбки, обнажающие сверканье белоснежно начищенных зубов, которые вроде бы должны настраивать на позитивную волну по каким-то там психологическим принципам – когда-то вскользь где-то вычитал, – никак не укорачивают сердечные толчки волнения. Иногда я обращаю мимолетное внимание на засидевшихся в кафе: их неторопливые движения – поднесение булочки ко рту, откусывание ее, медленное пережевывание, – так резко контрастируют с моими собственными импульсами выбившегося из сил тела.
Уже перед самой парадной я пускаю руки шерстить по карманам в поиске ключей – они, подло уподобляясь митингующим без повода, ни за что не нащупываются пальцами, отчего меня покрывают очередные волны глупых переживаний, но потерять я их точно никак не мог…
Уже перед самой дверью квартиры в головы прокрадываются разные мысли: как она меня встретит? Как и раньше? Целуя мимолетно в губы? Набрасываясь на шею с объятиями, сбрасывая с меня волшебным образом ломающий спину груз усталости? Или…?
Я смотрю на дверную ручку. За год ее позолота потемнела. Сквозь кожу прямо к мышцам пробивается слабая невидимая молния – я рефлексом отдергиваю руку, не знак ли это? Что пора свернуть игру, вернуться, но куда? Куда возвращаться?
В коридоре загорается свет, дверной замок три раза щелкает, затем замолкает; я напрягаю слух: в кабинете тихо захлопнулась книга. Сейчас она выйдет.
Я специально медлю снимать туфли.
Улыбка на ее лице… По ней читается заспанность, непроснувшаяся радость, утомленность от давящих одиночеством стен. Она весь день вот так вот томилась сначала под освещением утренних лучей, потом дневных, потом под теменью в содружестве со сиротливой настольной лампой. Если бы я только мог проводить с ней дни напролет… Если бы только мы могли остановить время…