– Что ты читала?
– Ремарка. Он ведь тебе нравится?
– Безумно.
– Такие тяжелые, брошенные судьбы, отверженные всеми и всеми гонимые. И любовь у них такая же одинокая, болезненная, бездомная, преследуемая. Мне их жалко… – Она глубоко вздохнула, потом медленно приблизила губы к моим и незначительно поцеловала, не закрывая при этом глаза, которые были направлены куда-то наверх, что говорило о том, что ум ее осаждали глубокие раздумья. – Как же хорошо, что у нас все иначе, что мы просто любим друг друга и никто нас не схватит за шиворот, чтобы утащить за решетку. У нас все спокойно.
– Да… – Задумчиво выдаю я, а сердце тем временем скрипит старой деревянной лестницей. Рассуждения ее мне не нравятся, они ей несвойственны.
Живот мой предательски урчит, отчего Даша вздрагивает:
– Что же ты молчишь? Ты голодный?
От нетерпения увидеться, от многочисленных переживаний голод будто сняло рукой. Сейчас любые мысли о еде вызывали у меня сплошное отвращение: соблазнить меня могла разве что шоколадка, и то если ее вместе со мной возьмет Даша.
– Ты ужинала?
Она отрицательно медленно помотала головой, все еще сидя на моих коленях.
– Почему?
– Зачиталась, не хотелось. Совсем.
– Ладно, идем что-нибудь приготовим.
Она поднимается с моих колен и идет к холодильнику вялой, утомленной походкой, в этих движениях проглядывается какая-то неестественность, отчужденность от живого… А может, это только предрассудки решили вдруг напомнить о себе в самый неподходящий момент, когда фундамент мира и без того пал под сомнения, о своем существовании?
Через открытое окно, поднимая тюль, сотканную почти что из белоснежной ткани, и раздувая парусами тяжелые шторы, в спальню пробивается прохладный ветерок. Его дыхание так свежо, так чисто, что мне хочется и хочется набирать его в легкие снова и снова, после каждого выдоха, до отказа, глубокими вдохами. Даша уже спит, ее голова повернута лицом ко мне, я же отвернулся, отчего-то ее дыхание обрело зловещее и невыносимое. Оно какое-то… В нем будто бы нет искр жизни, но при этом костер жизнь светится. Жизнь мнимая. И дыхание это мнимое. Вот какое оно! Оно словно пытается обманом успокоить меня, закрыть мои глаза, ослабить бдительность, но для чего? Мысли о том, что я впустил ожившие пережитки в свою жизнь, что мир, который я наблюдаю – коробка, облепленная изнутри фотографиями, которые запечатали только то светлое, которое я по слабости воли не в силах отпустить, – невыносимы, и я упорно безрассудно скрываюсь от их преследования в собственном убежище, едва завидев их приближение. И сейчас, в этот ночной час, когда очередное прояснение без имени пытается пробраться шпионом сквозь вьющиеся волосы в мозг, я скрываюсь, только вот след никак не удается замести. Какая-то невидимая сила крепко-накрепко держит, мешает оторваться от преследования, мешает утопиться в омуте наслаждений. В одном ли в дыхании дело? – Задаюсь я вопросом, не находя явный ответ.
Ночная темнота покрыла циферблат настенных часов. Каждый равномерный щелчок стрелок отчетливо слышится. Время – около часа ночи; стрелки я не вижу, но интуитивно чувствую их расположение. Подниматься слишком рано – времени для крепкого здорового сна осталось не так уж и много.
Поворачиваюсь лицом к Даше – пухлые губы ее розоватого цвета слегка приоткрылись. Я пытаюсь вообразить, как целую ее.
Ничего не выходит.
Целовать не получается.
Жмурюсь сильнее. До боли. В очередной раз пытаюсь выдавить из себя представление: противящаяся сила отступает, и я вижу воображаемый самый нелепый поцелуй. В животе мигом опустело…
Открываю глаза – Даша как и прежде охвачена спокойным глубоким сном, она не рассуждает как я, она никогда точно так же не рассуждала, но сейчас это не важно. Я должен поцеловать ее в губы, чтобы доказать себе, что картина, насильно выдавленная, сплетенная сознанием, не пустая отговорка, развеющаяся утром…
Не могу…
Противно. От одной только мысли не по себе.
Не могу поцеловать, отвращение капает дождевыми каплями с потолка, я пропитываюсь им и не понимаю, откуда оно… Или только не хочу понимать? Дашу разбудить я не боюсь, значит, во всем виновато противостояние чувств и логики…?
И все же я должен! Должен! Не в губы, так в лоб, хоть как-нибудь, хоть едва касаясь, только не оставить надуманное бессмыслицей, неподкрепленным …
Мои губы медленно, с опаской подкрадываются к ее лбу. Я целую ее, почти не касаясь кожи, и даже этот поцелуй чувствительная ее кожа отражает в спящем разуме, о чем говорят сложившие милую, довольную улыбку губы, губы, к которым я никак не могу притронуться своими…