– Ничего, просто…
– Просто скрываешь правду! Не говоришь, что тебя тревожит! – Озлобленно обрывает мой неуверенный голос Даша. Мое счастье и спасение, что в кафе не оказалось ни одного свободного места.
У меня столько же шансов поймать ее ладонь, сколько у безногого кота – мышь. Мир словно рушится, а, может, действительно, его иллюзорная часть с треском обваливается? Как тогда, как тот обвал, который однажды накрыл меня лавиной терзаний и который я так и не смог мужественно перенести?
Мы маршируем с целым людским потоком по Невскому проспекту. Людей до тесноты, отчего даже голову не поднять, чтобы взглянуть на небо с нарисованными облаками или силуэты домов, все внимание захватывают идущие навстречу. Я абсолютно уверен, что в таком скоплении не разглядеть лиц друг друга, не услышать даже криков, а все равно почему-то боюсь открывать рот, словно каждый обратится ко мне, шипя, подставив палец к губам, затыкая мои бредни, потому я молчу как последний осел.
– Ну сколько можно? Я сегодня добьюсь от тебя хоть слова?
Мы сворачиваем на набережную Мойки. Тут малолюдно, даже машины проезжают настолько редко, что почти незаметны. Узкий тротуар пустует, я же настолько растерялся, что ни имею ни единого понятия, что отвечать. Не разучился ли я разговаривать?
Я все еще молчу – грудь ее то нервно поднимается, то также нервно опускается. Подрагивает. Дышит Даша тяжело, как-то прерывисто, чуть ли не болезненно.
Она вдруг останавливается прямо по середине дороги: дальше ни за что не пойдет.
– Я устала. Я больше не могу так. Почему ты просто не можешь ничего сказать? Нормально? По-человечески? Почему я обязана вытаскивать из тебя хоть что-нибудь?
Ее праведным гневным требованиям не достает только девичьего топанья ногой, но она не топает, сцепленные кончиками пальцев руки как бы прикрывают тонкий пояс на талии, глаза ее цвета зеленого яблока с покрывающим серым тоном испепеляют мое лицо – смотреть прямо на нее я никак не могу, мой взгляд блуждает по трещинам асфальтам.
– Потому что ты кукла, неживая, несуществующая, потому что тебе недоступны чувства, потому что даже то, о чем я скажу я, все равно окажется недоступным твоему кукольному разуму… – Говорю я совсем тихо, в собственной голове. На самом деле, рот мой на замке.
После паузы в минуту, после тяжелых мучительных вздохов, какие бывают перед тем, как умирающий сожмет в рукопожатии ладонь безносой, мы возобновляем молчаливое движение. Время от времени, в перерывы, когда резко, словно сговорившись, ненадолго замолкают дребезжания моторов, я слышу дыхание Даши. Оно как далекие грозовые небеса, надавливающие своей черной мнимой массой, отчего запугиваю я сам себя только той мыслью, будто страшного не избежать, будто оно вот-вот зажмет меня в железных клещах, удушит. Страх – он только в голове, он значительно переоценен изнывающим ребенком-сознанием.
– У меня не хватает слов для объяснений, – тихо выдаю я, чтобы прервать молчание. – Все дело… Дело в…
– В чем?
– В моем мировоззрении.
– И что же с ним не так? – Презрительно отзывается она, я же опять не знаю, что ответить. Выдерживаю очередную паузу.
– Не знаю. Все как-то странно ощущается, непривычно, будто все поменялось.
– Как? Мне до сих пор приходится вытаскивать из тебя каждое слово!
– Потому что мне сложно что-либо объяснить. Я и сам не понимаю происходящее. Запутался.
– В чем, в чем ты запутался?
– Во всем, Даша, и ни в чем…
Она перебивает меня, глаза ее вдруг заблестели от растекшихся слезинок.
– Ты разве не видишь, как твои незнания рушат наши отношения? Андрей, как мне тебя еще просить, чтобы ты поговорил со мной? В чем, в чем ты конкретно запутался?
В этом маленьком городке, Питере, слишком тесно. Этот город только кажется большим, пройти же его от и до по прямой незатруднительно, а если в городе полно знакомств, то кажется он еще более тесным.
Сердце мое просто выскакивает из груди. Нет, оно не начинает биться быстрее, оно именно выскакивает, стремительно вылетает, как птица, долго томившаяся в клетке, оно замирает, и ноги отказываются идти дальше, отказываются держать туловище. Мышцы и кости обратились в вату по щелчку пальца, будто кто-то незаметно ввел в них атрофирующие вещества.
В этом маленьком городе, именно на этой немноголюдной набережной навстречу по самой роковой случайности быстро, стремительно идет Полина. Так ходят только те, кто зависим от присутствующих рядом, кто не может вынести одиночество на улице. Такие ходят быстрым семенящим шагом и всегда с телефоном в руках, чтобы скрыться от давящих окон, фонарных столбов, стен, всего окружающего средь даже самого пустякового диалога.