— Ты не понимаешь, ой, не понимаешь, травница, куда влезла! — выдохнул он с яростной страстью. — Муж и жена одна сатана, всем это известно! Господарь упрям, а Господарыня коварна. Нравится играть им в игры; пусть даже такие, когда смерть близка, в волоске от нее проходят!
«По лезвию любит ходить», — вспомнила я слова Влада.
— Пойми ты, — горько продолжил слуга. — Тебя хочу защитить. Господарыня проскользнет, как уж, проберется, да и убьет тебя. Ни за что пострадаешь, если вклинишься между ними. И Господарь не защитит. А накажет он ее или простит — потом тебе это неважно будет. Первая в могилу ляжешь. Отступись! Отрекись от него! Стань моею. Скажи, что меня полюбила. И беда минует тебя.
Я только усмехнулась.
— Господарь, значит, не защитит, а ты защитишь?
Он снова упрямо тряхнул головой.
— Спать не буду, рядом лягу и не выпущу, пока с Господарыней не решится дело, — сказал он. Даже если… ты мне потом не достанешься. Защитить хочу. Спасти. Уберечь.
Я снова улыбнулась, грустно и горько.
— Ты же знаешь, — с тоской ответила я. — Должен бы знать… Если любят, то ни на миг не отрекаются.
Он в досаде стукнул кулаком по косяку.
— Что ж ты за баба-то такая упрямая! — взревел. — Видела ж, что с Господарем делала эта ведьма! На себе ее рецепты хочешь испробовать?!
— Не хочу, — ответила я. — Но и наносить ему удар в спину тоже не хочу. Он верит мне. Любит меня. А я скажу, что другого полюбила?..
— А любит ли?! — с мукой в голосе выкрикнул слуга. — Любит? Так почему он не здесь, а у себя, ее дожидается?
От этих слов мне стало больно и грустно. Ответа на эти вопросы у меня не было.
— Говоришь, что защитить меня хочешь, а сам жалишь больнее всего, и ядовитее, — тихо сказала я, отворачиваясь от мужчины.
— Я ужалю — жива останешься, и поумнеешь, — огрызнулся он. — А вот в змеином гнезде тебе не выжить!
— Значит, не выжить, — грустно ответила я. — Иди, занимайся своим делом. А я своим займусь.
Он вылетел прочь, злой, раздосадованный. А я дверь за ним прикрыла тихо.
— Надо еще сварить противоядия, сестрица? — тихо спросила Лиззи, вылезая из-под стола. — Если она письмо прислала, то наверняка с отравой? Поэтому Господарь к нам не приехал? Худо ему?
Я пожала плечами. Говорить ни о чем не хотелось. От слов господаревого слуги все силы из меня улетучились, виски разломило болью.
— У него столько противоядия, — ответила я нехотя, — что ему на год вперед хватит. Забыла? Я ж ему целый пузырек отдала. Да и новых плодов нет у нас…
— Есть, — возразила Лиззи. — Конечно, он еще маленький, но… разве ты не видела? У Клода.
— Ах, тот цветок, — слабо улыбнулась я.
— Он раскрылся! — с жаром ответила Лиззи. — Три дня назад! И бабочки по нему ползали! А вчера я смотрела, там крохотная зеленая шишечка! Тот самый плод! Ну, что же ты, сестрица? Не рада? У нас все вышло!
— Я рада, Лиззи, — ответила я. Только вот радости действительно не было. Вроде добилась всего, чего хотела, а на душе кошки скребут. Я даже рассердилась.
Да что ж за человек он такой, этот воздыхатель странный!
Вроде, рвется защитить и помочь, а сколько боли приносит!
Просто по живому режет!
И всегда с собой сомнения приносит.
Вот и сейчас… зачем только приехал?!
— Он думает, — подала робко голос Лиззи, — Что Господарь все еще любит Господарыню. Или хочет, чтоб ты так думала. Поэтому так говорит. Но любит-то Господарь тебя. Я видела, как он смотрит.
— Как? — тихо спросила я.
— Удивляется. Как на чудо смотрит, вот как, — сказала Лиззи. — А от чудес не отказываются!
Охраны мне нагнали просто тьму.
У меня сложилось такое ощущение, что я жила уже на господарском дворе.
И теплицу ходили охраняли, и дрова кололи, и воды носили… шагу не ступить, чтоб не было людей господаревых. Я ничего не делала, как барыня. Готовили и стирали за меня нанятые женщины.
Сам Господарь, однако, не показывался. Поползли слухи, что Господарю снова худо, притом так, что он едва ли не на смертном одре лежит. А меня к нему не звали, потому что сам он позвать не может.
И приказа не отдавал.
И меня со двора далеко не отпускали. И к нему тоже не пускали. Мол, не велено, и все тут.
Потому его просто стерегут. Ждут, когда говорить сможет. Или же когда умрет.
От этих слухов руки у меня опускались. Отчаяние охватывало, работа валилась из рук.
Как случилось, что он снова отравился?! Неужто снова тронул письмо Господарыни?
Но у него ж противоядие есть! Ведь знал же, чем ему грозят ее письма! Неужто нельзя было выпить, не знаю, или хоть руки обмыть, прежде чем ее слова лживые читать?!