Но то, что внутри я мог распознать с завидной точностью, — это ебучая паника. Скользкий страх, сжирающий все остальные эмоции и заставляющий обнимать Гермиону ещё крепче и вслушиваться в тихое сердцебиение. Пытаться удержать её рядом несмотря ни на что.
Я не переживу, если потеряю Гермиону.
Если перестану видеть сквозь призму датурного сумасшествия хоть толику той прежней заучки. Такой невыносимой и упрямой, но вместе с тем — живой и прекрасной. Моей.
И всё вокруг казалось таким сложным, но вместе с тем — очевидным. Ведь у нас остались только мы.
Наши жизни. Наши решения. Наша боль. Одна на двоих.
И я видел, ясно видел, что всё, что сейчас делала Гермиона, — только для меня. Она исполняла мою просьбу. Она хотела её исполнить, чёрт побери, пока так нежно скользила губами по моей груди.
Выбирала меня, а не наркотики.
А я умел ценить то, что имею. Этот дар вселяется в мозг автоматически, как только человек проебёт всё, что у него было до этого.
Гермиона каждый день невольно заставляла меня жить, начинать всё сначала и верить, бесконечно верить в то, что всё будет хорошо. Наверное, мой разум принял эту фразу за неопровержимую истину, ведь я так часто повторял её.
И я даже не знал, что приносило мне больше удовольствия: то, как член скользил внутри Гермионы, или эта нега из безудержных эмоций, что тёплыми волнами проносилась по всему телу. И моё сердце выпрыгивало из груди. Оно напрочь забыло, что организму вреден настолько участившийся пульс. Да и что таить… мне самому было глубоко насрать на это.
Только Гермиона. Откровенность, что появилась между нами. Её губы, что сейчас тянулись к моим, опаляя горячим дыханием. Её чуть дрожащие ресницы и лёгкая улыбка.
Если бы Блейз услышал эти мысли, он бы наверняка уже организовал поиск моих яиц по всему Хогвартсу и презентовал бы мне их на Новый год. Не утруждал бы себя чтением нудных нотаций о том, что пора забыть о Грейнджер. Он бы понял, насколько его слова бесполезны. Догадался бы, что мой разум сам по себе отторгает изначальную затею о «последнем» вечере.
Эта идея была лишь очередной сценкой в том самом провальном спектакле, что я пытался играть до этого. И всё было тщетным, напускным.
Мерлин, какие же мы идиоты. Топтали свой шанс на счастливое будущее, не видя перед собой ничего, кроме боли. Кроме тех ограничений, в которые загнала нас жизнь.
Но решали только мы сами. А порой то самое решение томилось на подкорке сознания, диктуя нам верные действия. Действия, что наверняка приведут нас туда, где мы и должны быть.
И сейчас мы с Гермионой утопали в любви.
И я готов выпить котёл с Сывороткой правды, потому что уверен, что моё мнение не изменится. Только не после того, как Гермиона призналась, что хочет быть со мной «по-настоящему».
И я вновь толкнулся внутрь, крепче сжимая её бёдра. С уст слетел хриплый выдох, который Гермиона тут же похитила, накрывая мои губы своими. И не нужно никаких слов, чтобы осознать всю химию, что происходила между нами. Чтобы понять, что наступила точка невозврата. Точка долгожданного принятия, дарующая нам бесконечное счастье.
И надежду.
Всё будет хорошо.
Наши дыхания напрочь сбились, а движения Гермионы, так прекрасно смотрящейся на моём члене, становились всё более хаотичными, несдержанными. Но мне не хотелось, чтобы она выбилась из сил.
Я провёл ладонями по её спине, прижимая к себе, и осторожно подтолкнул в сторону, нависая сверху. Кудрявые пряди упали на лицо Гермионы, пряча еле заметные, совсем побледневшие веснушки. Лёгким движением носа мазнув по её щекам, я убрал локоны, заодно оставляя на тонкой шее влажный поцелуй и сразу вновь толкаясь внутрь.
Еле сдерживался, чтобы не кончить прямо сейчас. Ведь одна только мысль о том, что Гермиона занимается со мной сексом в здравом рассудке и так сладко стонет, заставляла каждую клеточку тела дрожать от удовольствия.
— Ты — самое лучшее, что есть в моей жизни, — прошептал я, не в силах сдерживать слова, что так давно томились в ожидании, и перешёл поцелуями к её вздымающейся груди. — У тебя будет всё, о чём ты мечтаешь. Только больше никаких наркотиков, я прошу тебя.
Вместо ответа до моих ушей донёсся чуть хрипловатый стон удовольствия, и я улыбнулся, тут же накрывая губами набухший сосок.
— Мы справимся. Вместе. Я обещаю.
Я вновь толкнулся внутрь, резче, чем до этого. Уже не мог контролировать возбуждение и приятные разряды тока, гулящие по телу: от паха и до кончиков пальцев. Ускорял темп, крепко сжимая её бедра, и, не отрываясь, ласкал губами небольшую грудь.
Старался подарить ей как можно больше удовольствия. Делал всё, чтобы она поняла: секс с эмоциями куда лучше, чем наркотики. Чем временный кайф, который возносит тебя к небесам, а после лепёшкой бесхозного дерьма шлёпает о землю.
И да — я уверен, что Гермиона действительно понимала. Ведь то, что она не вскочила с меня в первую секунду и не убежала за долгожданной дозой, говорило о многом.
Я тонул, растворялся в удовольствии. Гермиона была невероятно горячей внутри. Влажные стенки плотно обхватывали член, всё продолжая сжиматься. Она была насквозь мокрой — кожа снаружи и плоть внутри, разгорячённая и скользкая, втягивала меня всё глубже, не давая мне и шанса на то, чтобы посметь отпустить её. Не позволяя усомниться в нас, что вся эта буря эмоций, наше счастье — лишь недосягаемый мираж.
И я верил. Верил, что всё вокруг — настоящее. Что мы нашли друг друга среди непроглядной тьмы и наконец заслужили свою тихую гавань.
Слышал, как тяжело и хрипло она дышала. Как её стоны всё больше становились похожи на несдержанные вскрики. Услада для моих ушей. Лучший вечер в моей жизни.
Давай же, детка.
Простыни натянулись, когда Гермиона сжала ткань пальцами. Я ускорил темп, собираясь вот-вот кончить. Сделать это вместе с ней. Но тут же застыл, пытаясь осознать, что только что услышал.
Резкий крик.
Он прогремел на всю спальню вместо ожидаемого оргазма. Пронзительный. Переполненный болью.
Только не это. Только не снова, чёрт побери.
Всё моё тело будто парализовало. Я медленно поднял голову, находя бледное лицо, перекошенное от боли, и слёзы, затаившиеся в уголках её глаз. И я боялся в них смотреть. Боялся увидеть в них то, что заставляло меня биться в истерике каждую ночь.
Её трясло, словно в ознобе, она почти что позеленела. Сжимала губы, пытаясь подавить крики, но от карих радужек продолжала исходить эмоция, не поддающаяся моему пониманию. В них было чёртово сожаление, горе вперемешку со жгучим стыдом, так неуместным в этой спальне.
И в этот раз моя паника была другой. Мысли не разлетались, вынуждая разум метаться от одного страха к другому, а тело трястись, пока в голове сменялись самые ужасные варианты возможных исходов.
Нет, эта паника была осязаемой и настолько вязкой, что внутри меня не оставалось ничего, кроме неё. Я не мог пошевелиться, а лёгкие будто заледенели, отказываясь позволять мне дышать.
Безысходность.
Такая паршивая, что хотелось скулить.
Минуту назад я был самым счастливым человеком на свете. И что теперь?..
Я вновь оказался на коленях перед роком судьбы. Стал той самой лепёшкой бесхозного дерьма на дороге. Хотелось рассмеяться во весь голос от своей наивности. Любовь сильнее всего? Любовь спасёт?..
Да горите в аду те, кто придумал эту хуйню. Любовь спускает с небес получше любой наркоты. Вот только если от наркотиков ты ждёшь подставы, то от неё нет. Это нож в спину, до которого ты никогда не сможешь дотянуться.
С явным трудом заставляя тело шевелиться, я отстранился от Гермионы, пока она кое-как шевелила пальцами, будто что-то пыталась найти.
— Гермиона? — шёпотом позвал её я, пытаясь хоть немного понять, насколько всё, сука, плохо.
Она кое-как перекатилась к краю кровати, и её начало тошнить. Но я до сих пор не мог заставить тело двигаться, пока всё внутри меня наворачивало кульбиты. Рассеянно смотрел на трясущуюся худощавую спину. Скорее даже на скелет, плотно обтянутой тонкой серой кожей.