И пытался понять. В какой момент, блять, у меня выдернули всё то, о чём я мечтал, прямо из-под носа? В какой момент я поверил в светлое будущее настолько, что вовсе перестал обращать внимание на удушающую реальность? Будто раз за разом перечитывал счастливый эпилог, наскоро пролистав никчёмную историю до корки, и напрочь позабыл, что перед прекрасным концом ещё целый ворох дерьмового сюжета.
На что я вообще надеялся?..
Что от моего признания в любви или отказа от датура Гермиона перестанет умирать? Да я просто влюблённый идиот, если так старательно выстраивал эти воздушные замки.
От мыслей меня отвлёк резкий грохот: Гермиона упала с кровати. Я вытащил из штанов пузырёк с успокоительным и стряхнул несколько капель на язык, замечая, как сильно дрожали руки. Больше не оставалось сил. Их было чертовски недостаточно, чтобы наблюдать за такой Гермионой без расслабляющих настоек. Но я должен был помочь, сделать хоть что-то, чтобы она продержалась ещё час.
Да, этот час будет чертовски непростым. Мучительным и переполненным страданиями. Но приступ не убьёт её, не погубит, раскрошив в прах то, что осталось от Гермионы. А вот датур… Ещё одна доза вполне может её убить. Организм просто не способен переваривать наркотики и чуть ли не вёдра стимулирующих, будучи под проклятием. И её состояние в последние дни тому прямое доказательство.
Дать ей датур — самый простой выход. Самый безболезненный. Но я не мог. Всё внутри противилось этому. Особенно моя хромая психика, что заходилась дикой тряской, как только глаза Гермионы закрывались, а тело полностью расслаблялось, будучи охваченным кайфом. Это, блять, невыносимо — наблюдать, как любимый человек шагает к могиле с твоей подачи.
Каждая доза могла стать последней.
Мы должны справиться без сраного порошка.
Я с трудом поднялся с кровати и подошёл к Гермионе, что стояла на четвереньках, до крови впиваясь пальцами в жёсткий ворс ковра. И если она страдала от телесной боли, то я — от душевной. Уверен, если бы не успокоительное, я бы сейчас валялся рядом с ней от очередной панической атаки.
Я положил руку ей на спину, глубоко вздыхая и собираясь с силами, пока чувствовал под пальцами почти ледяную кожу. Но не успел я и рта раскрыть, как всё её тело затряслось, будто её вот-вот опять стошнит.
— Где… датур? — прохрипела она, вонзая невидимый нож в мою грудь.
Я замер, и Гермиона тут же дёрнулась вперёд — к прикроватной тумбочке, зачем-то начиная шарить по ящикам, размазывая кровь по всему, чего касалась. Я бросился за ней, обхватывая худощавое тело со спины и кое-как оттаскивая назад.
— Остался всего час, Гермиона, — срывающимся голосом начал умолять я.
Даже не уверен, что она меня услышала. Я попытался поднять её на ноги, но то ли она так отчаянно старалась вырваться, то ли её трясло настолько, что все мои силы уходили на то, чтобы просто удерживать её рядом.
— Где он?! — завизжала Гермиона, начиная бить кулаками себя по лицу. Впивалась ногтями в щёки, будто хотела содрать кожу.
Я перехватил её ладони, опуская их вниз, чтобы она не нанесла себе ещё больше увечий. Насколько же ей больно, чёрт побери?! Ёбаное проклятие.
— Гермиона, пожалуйста! — закричал я ей в ухо, стараясь достучаться.
Стимулирующее, стимулирующее, где же оно, блять?
Пока я держал Гермиону, сотрясающуюся в агонии, второй рукой шарил по простыням в поиске брюк, чтобы найти заветный бутылёк, который бы облегчил её страдания. Должен был остаться последний, что я припрятал на «чёрный день». Тут и к Трелони ходить не надо, чтобы понять, что он, сука, настал. Стимулирующее даст хотя бы несколько минут передышки. Нам двоим.
Как только пальцы коснулись прохладного стекла, я тут же повёл рукой, приставляя горлышко к губам Гермионы, раскрывавшихся в очередном болезненном вопле. Она сразу среагировала, взбрыкнувшись всем телом и швырнув наше избавление от боли прямо в стену. Я вымученно застонал, и это было похоже больше на животный рык, нежели на человеческий голос.
Нервы были на пределе, я не знал, что делать. Гермиона же будто нарочно снова и снова заставляла меня гореть заживо.
— Отдай мне датур! — вопила она, продолжая вырываться из моей хватки.
И я отступил.
Аккуратно опустил её на ковёр, чтобы она не ушиблась, и сделал два шага назад, стараясь абстрагироваться от безумной реальности и придумать, что делать дальше.
Гермиона корчилась от боли, ревела и билась головой о пол. Но я не мог ей дать датур, только не это, сука. Только не сейчас, когда до встречи с доктором Крейгом остался всего час. Что, если она умрёт от этой чёртовой последней дозы, когда до исцеления оставались считаные минуты?! Я никогда не стану красть её шанс на спасение.
Но смотреть на её муки… блять, это просто невозможно.
И где, сука, носило Блейза?! У него наверняка где-то припрятаны запасы стимулирующего. Я хотел было пойти к двери, чтобы быстро отыскать свежие порции зелья, но Гермиона резко перевернулась на спину, начиная раздирать свою грудную клетку окровавленными пальцами и невыносимо кричать, кричать, кричать…
— Блять, Гермиона!
Я тут же ринулся обратно к ней, хватая за руки и вновь стараясь заставить её угомониться хоть немного. Она судорожно схватилась за мои щиколотки, перевернувшись, и пустила все мои попытки поднять её с пола коту под хвост.
— Умоляю, хватит! — кричала Гермиона, крепче хватаясь за мои ноги. — Убей меня, убей!
Она продолжала плакать, биться о пол и снова реветь. Завывала, цепляясь за мои ступни, пока я стоял, сжимая и разжимая кулаки. Пытался держаться как мог. Но даже под успокоительным мне было тяжело. Мне ещё никогда, сука, не хотелось так сильно умереть самому, забрать у Гермионы всю боль, что она выносила все эти мучительные месяцы.
— Я не могу тебе помочь, — на выдохе проговорил я, признаваясь в этом даже не ей, а самому себе.
Только не датур. Я не отправлю её в могилу. Ни за что. Час мучений лучше, чем смерть.
— Пожалуйста! Дай мне датур или убей! Пожалуйста, Мерлин! — молила она, захлёбываясь слезами вперемешку с кровью на её лице.
Но только Гермиона не знала, что в моём понимании отныне датур и смерть — это одно и то же. И выбирать тут не из чего. Идиотский выбор для влюблённого идиота.
— Ты должна продержаться час, — холоднее, чем хотел, произнёс я, продолжая стоять, не двигаясь. Старался быть душой как можно дальше отсюда, чтобы, банально, не свихнуться. Не позволял себе опускать голову и смотреть на неё. На её страдания.
В этой комнате было настолько много боли, что даже вдвоём мы явно не справлялись. Её было настолько дохуя, что всё внутри меня скручивалось от спазмов. Мне приходилось прикусывать язык, чтобы продолжать твёрдо стоять на ногах.
Я игнорировал своё участившееся дыхание, игнорировал комок в горле, а на деле мне хотелось опуститься на колени и заорать во всё горло. От чёртовой безысходности, от этой грёбаной жизни, что взяла в привычку быть такой несправедливой сукой.
— Всего час, Гермиона, — прошептал я. — И всё будет хорошо.
Гермиона продолжала рыдать, абсолютно не слыша меня.
— Пусть это закончится! Хватит-хватит-хватит!
Её крик перемешивался с истеричными всхлипами. Я сделал шаг назад, но Гермиона поползла за мной. Вернее, за моими ступнями, снова принимаясь хвататься за них и без устали что-то лепетать.
— Датур, дай мне датур, — кое-как разобрал я, пока она царапала сломанными ногтями мои ноги.
— Я не могу! — воскликнул я, замотав головой. — Я не могу тебя потерять, нет…
Но и смотреть на её мучения, кажется, у меня тоже не выходило. Чёртов пиздец.
— Я не хочу жить!
— А я не прощу себя, если вновь дам тебе дозу, — процедил я, уже не в силах сдерживать эмоции. — Буду ненавидеть себя до конца жизни, если, блять, сделаю это. Моя тётка и так…
— Мне больно! — вскрикнула Гермиона, перебив меня и обессиленно распластавшись на ковре. Кажется, она меня вообще не слышала. Да и на что я вообще надеялся?.. — Убейте меня, кто-нибудь, пожалуйста, убейте меня, — шептала она, а по щекам, перепачканным кровью, стекали горячие слёзы.