— Я хотела поговорить, Тина, — робко начала она, снова натыкаясь на гладкую стену ментального щита в голове сестры. Тина предпочла сделать вид, что ничего не почувствовала, снова щёлкая дверью, запирая её.
— Я тоже, — тихо, так, будто это было чем-то страшным, сказала старшая Голдштейн, перебирая в пальцах ткань собственной ночной рубашки. — Ты проходи в гостиную, я пойду поставлю чай, — быстро сказала она, скрываясь в тёмном провале кухни. Секундой позже там раздалось копошение и включился желтоватый свет.
Тина совершенно не знала, что делать. Она схватилась руками за край столешницы, так же сильно и отчаянно, как вечером ранее цеплялась за спинку стула. Что-то внутри сотрясалось в радости только от одного вида сестры, а что-то упорно не давало отцепить пальцы от холодной поверхности.
«Соберись», — мысленно скомандовала себе Тина, палец за пальцем отпуская столешницу. «Всё будет нормально, — продолжала она, — всё будет хорошо». Чайник звякнул железным дном о решётку над комфорками, и Тина, решив, что через пять минут вернётся и заварит чай, прошла в гостиную.
Она застала Куинни за рассматриванием маленького книжного стеллажа, уже, кажется, целиком заставленного детективами, энциклопедиями и романами. Всё вперемешку, без какого-либо порядка по алфавиту или хотя бы по размеру. Конечно, эта жалкая полочка не могла сравниться с высокими стеллажами книг в родительском доме, таких идеально сохранённых, будто их никто раньше никогда не читал.
Куинни, услышав шаги, повернулась, мягко улыбаясь, но так и не отходя от полки.
— Мне нравится, — плавно проговорила она, проводя пальцами по корешкам.
Тина согласно кивнула. Совершенно не зная, с чего стоит начинать. А стоит ли вообще?
Куинни, как и она, застыла в нерешительности, так и не опустив руки с книг. Легилименция, сейчас такая ненужная, лишний раз напарывалась на щит, ударяясь в бессознательных попытках прочесть мысли.
— Знаешь, я так и не поговорила с Якобом, — блондинка повернулась, отводя в сторону кудряшку, что особенно сильно щекотала щеку. — Так не хочется прерывать это, кажется, что если оборву, то…
— И что-то внутри надломится, — заканчивает за неё старшая сестра, радуясь тому, что они не стали рассыпаться в предисловиях. Нужно обсудить это сразу, немедля, найти всё, что нужно, и закрыть тему. Тина смотрит на сестру, которая садится рядом, и внезапная мысль осеняет её яркой молнией неверия вперемешку с эгоистичной радостью. — Почему ты здесь, Куинни, вы же назначали чай?
Сестра под её взглядом смущённо пожимает округлыми плечиками, упирается взглядом куда-то в районе серёжек, старательно избегая прямого взгляда на шею. Тина прекрасно знает, что ворот рубашки сейчас распахнут, оголяя тонкие крылья ключиц и чуть не доходя до груди. Так же она прекрасно знает, что, стоит сестре посмотреть на неё, на все лиловые отметины, как та тут же выпадет из колеи.
Горькая усмешка появляется на губах старшей Голдштейн.
В этом они с сестрой схожи. Разные Голдштейн! Как любили говорить все, кто бы их не повстречал, не понимая, что разнятся они только внешне, абсолютно одинаковые внутренним складом и миром. Почти, конечно, но всё же.
— Мистер Грейвс не заинтересован, — боязливо тянет сестра, кажется, опасаясь подобрать не то слово. Она снова ведёт плечиком, неловко, скованно, будто пытаясь освободиться от стального обруча, что обхватил её — по нему это сразу заметно, Орания предпочитает закрывать глаза, но она играет в слепую старуху, не видя, — Куинни осекается, прекрасно зная, что если скажет то, что действительно думает, то сестра закроется. Не желая принимать правду, которая такая однозначная для Куинни, но слишком запутанная для неё самой. — Вообще я пришла сказать тебе, что это неправильно. Это, если подумать, такая чушь — следовать старым бумагам, как мне кажется, мистер Грейвс так же думает. Только подумай, откажусь я, сделаем мы все, чтобы на моем месте стала ты. Да, это хорошо, я ведь знаю, что ты чувствуешь к нему. Но, Тина, — Куинни запнулась, не решаясь продолжать, но, увидев заинтересованный взгляд сестры, то, как расслабленно она сидела, тут же успокоилась, переводя дыхание и продолжая. — Ты уверена в этом? Отсутствие выбора, оно такое давящее… Орания совсем не понимает, ей будто клин в голову вбили о том, что это должно случиться, — блондинка замолкает, кажется, и сама поражённая всем сказанным.
— Это так сложно, Куинни, — хрипит напротив неё сестра, задыхаясь, открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег. Но ведь по-другому не дышится.
Куинни и сама забывает дышать, смотря на сестру, ловя её встревоженный, наполненный слезами взгляд, совершенно растерянный. Она прекрасно видит, как Тина зашла в тупик и теперь не знает, куда податься. Что-то внутри бьёт тревогу. «Не упусти!» — кричит сознание, и Куинни хватается за эту мысль цепко, словно змея. Хватает за плечи сестру, скорее принуждая её к объятию, чем действуя по обоюдному согласию.
Это ужасно — чувствовать такое. Благо хоть голову сестры, все её мысли скрывает щит, не дающий Куинни в полной мере понять степень… отчаяния. Такого непонятно холодного, сжимающего липкими холодными тисками, когда его совсем не ждёшь. «Это всё просто случайность», — приходит к выводу Куинни, мягко проводя рукой по спине сестры. Столько всего и в один момент, просто так вышло. Отложенные дела, вымотанность, сдержанность, влюблённость и обида — всё смешалось в один большой комок, давя на плечи сестры. Не давая той разогнуться без болезненной улыбки.
— Знаешь, Якоб звал нас с тобой к нему в воскресенье, он что-то говорил о новом вишневом пироге, — мягко говорит Куинни и Тина завороженно слушает, пытаясь не пропустить ни единого слова. Цепляется за легкие строчки, как за спасательный якорь, что не даст ей уйти в мёртвые воды, оставив на месте. Пусть и разбитом, но прежнем.
— Если ты хочешь, я пойду, — тихо, в плечо говорит брюнетка, отстраняясь от сестры и вытирая ладонью покрасневший нос. Как ужасно.
Ужасно, ужасно, ужасно.
Премерзко даже, но так верно. Тина сдерживает себя от того, чтобы скрючиться в спине, обхватить колени руками, прижимая ближе к груди, сжимаясь в один комок. Она это успеет сделать позже, твёрдо говорит она самой себе, не решаясь задать волнующий вопрос.
— Куинни, — хрипло и некрасиво, не так спрашивают то, что действительно волнует. — Ты злишься на меня? — сестра напротив неё округляет глаза и тут же мотает головой из стороны в сторону. Яростно и правдиво, всем своим видом выражая полное несогласие с предположением старшей сестры.
— Нет, Тина, не говори глупостей. Нам стоило сразу поговорить, а я не хотела делать преждевременных выводов. Думала, может, всё-таки стоит угодить тёте и попытаться сблизиться с ним, но, Тинни, — она снова хлопает глазами и ртом, будто в воздухе витают те самые нужные слова. — Он совсем не тот, совсем не такой. Совершенно неправильный для меня, да и, наверное, для всех…
Куинни резко замолкает, потупив взгляд в пол, ожидая, когда сестра что-то скажет. Когда ответит на её признание, такое неожиданно горькое и противное даже для самой себя.
— Я люблю тебя, Куинни, — снова хрипит Тина, теперь сама цепляясь за шею сестры, прижимая ту ближе, только бы не отпустить. Эту болезненную правильность, честность, что горькой правдой немного обжигает и такую безоговорочную доверенность. Нужную, горящую мягким пламенем в их груди. Обоюдно, любяще и так нужно.