Тина сама не знает, в каком часу Куинни начинает зевать. Она порывается аппарировать, выйдя за пределы её квартиры, но Тина благоразумно её останавливает, уже расстилая второе спальное место на диване. Для себя, пусть Куинни поспит на удобной кровати — ночь на диване она точно не вытерпит. И, выключив свет, сестры улеглись спать.
За долгое время Тина наконец, лёжа на мягком диване, подумала, что вот оно — спокойствие. Почти осязаемое, витает в воздухе, мягкой шалью обволакивая их с сестрой в свой уютный кокон. Это было так неожиданно нужно, необходимо — лежать вот так, невидящим взглядом уставившись в потолок и слушая стук собственного сердца. Было самым правильным, что можно было сделать. Тина перевела взгляд на открытое окно — кажется, ветер усиливался, судя по тому, как трепыхались шторы. Девушке хотелось думать обо всем на свете, казалось, что все былые проблемы стали решаемы по щелчку пальцев, стоит только подумать о них. В действительности у неё была лишь одна проблема. Только при воспоминаниях о которой внутри что-то бушевало даже в такую спокойную и тихую ночь.
========== Часть 3 ==========
Куинни ушла рано. Объясняя это тем, что хотела переодеться перед работой, прекрасно зная, что Тина ей нисколечко не верит. А по слишком заалевшим щекам и слепцу понятно, что младшая Голдштейн собирается в пекарню на утреннюю чашечку кофе с Якобом. Ярким розовым вихрем она вылетела из комнаты, не забыв в очередной раз крепко обнять сестру и расцеловать её в обе щеки. После оставила Тину одну — снова.
Квартирка без лучистой сестры казалось пустой, хоть Куинни тут и оказалась впервые. Но она, своим присутствием наполнила пастельные стены светом, уйдя и забрав его с собой. Квартира оставалась все той же, но казалось, что совсем нет. Тёмной, настолько, что даже распахнутые окна, и отдёрнутые шторы не могли пропустить достаточно света. «Слишком уж привыкла к солнцам» думала Тина, прекрасно понимая, что и Персиваль и Куинни две неотъемлемые её части. Спорить было безтолку, схоже с ударами о глухую стену, когда при любом выброшенном аргументе ты снова и снова ударяешься грудью прямо о неё, цепляясь кожей до острой рези. Совершенно бессмысленно. Только в ущерб себе.
Тина прекрасно знает, чувствует, как кожа пощипывает от ощущения соприкосновения с той самой стеной. И кажется оставлять тщетных попыток по вымещению Персиваля Грейвса из своей головы она не намерена. Хотя бы просто из упрямства.
Порпентине хочется противоречия. Что-то внутри так сильно жаждет этого, как адреналина, который будет будоражить кровь и сознание. Оно заставляет на одно мгновение, не больше, перестать думать о нем. Выбросить к чертям Персиваля Грейвса из головы и громко хлопнуть дверью, как подразумевают тонкие женские романчики.
День будет тянуться мучительно длинно, понимает Тина хватая влажную тряпку и прикидывая место, где уборка нужна в первую очередь.
Ведь верно говорят, чистая квартира, чистая голова?
***
Персивалю Грейвсу не нравится та ситуация в которой он оказался. Это идиотское обязательство, связывающее руки заключённым договором, кажется таким давним, что листки бумаги натурально жёлтые. Он смотрит раз за разом на лицо невесты, как того и желает договор и не видит совершенно ничего. Ничего внутри не дергается оповещая о влюбленности, не замирает притаившейся симпатией. Пусто. Совершенно полая зияющая дыра, которая от осознания ситуации с каждым днём разрастается все больше и больше. Грозясь заполнить всего мужчину пустотой, оставив после себя лишь тонкую оболочку.
Персиваль забрал договор. Обе его части, пристально изучая, пытаясь найти изъян, который ему и не суждено было увидеть, так тщательно были сведены концы, что это мог разглядеть только профессионал. А у Персиваля профессия, да и само призвание совсем не те. Оставалась надежда только на юриста, давнего школьного друга, который вызвался помочь приезжая со дня на день.
Точнее говоря сегодня. Рэнди должен был приехать в Нью-Йорк сегодня, дневным поездом, что было, для мужчины, сродни сорвавшегося с плеч груза.
Он не хотел разбираться, почему это его так волновало. Не хотел углубляться в собственные ощущения, чувства, что заволакивали глаза каждый раз стоило глянуть на пожелтевшие бумаги на столе. И тогда появлялась она. Навязчивым наваждением она раз за разом представала перед ним в своей немой и одновременно такой красноречивой ярости и растрёпанности. С распахнутой блузкой, оголяющей тонкие крылья ключиц, узкие плечи, впадинку между грудей. Она вставала перед взглядом в потрясающем непотребстве, такая обезоруживающе прекрасная, бледная и тонкая, что хотелось протянуть руку и схватить Тину Голдштейн за её эфемерную ладонь. Потянуть на себя, почувствовать прикосновение, кожа к коже, так плотно, что начинаешь задыхаться от сковавшего разум возбуждения.
Персивалю отчаянно этого хотелось и не хотелось одновременно.
« Она красивая девушка, не удивительно, что такова реакция » думал он, потирая переносицу и снова прикрывая глаза. Окунаясь в свой личный греховный омут её темных глаз и молочной кожи. Скрывая за внешней тягой и возбуждением совершенно правдивое и яркое, кричащее чувство.
Ведь, впервые сидя напротив Куинни Голдштейн и понимая, что она станет его женой, Персиваль Грейвс слишком сильно желал, чтобы на её месте оказалась её старшая сестра.
Непокорная и ощетинившаяся от того, как несправедливо её лишают какого либо выбора, сидела бы перед ним. Скрестив руки веточки на груди и всем видом выражая негодование. Тина бы сидела перед ним, и ему бы хотелось доказать ей, что это все на самом деле верно. Настолько, насколько можно вообразить, правильно и идеально. Так, как и должно быть.
Так, что сердце замирает не веря в собственное счастье.
Но перед ним сидела румяная блондинка, то и дело нервно улыбаясь, старательно вылепливая из себя одновременно вежливость и учтивость. Такие чуждые для её сестры. Персивалю совсем не хотелось по утрам видеть взлохмаченную блондинистую макушку, всегда идеальное лицо, на котором даже шов от подушки не желал оставлять отпечаток. Нет, он хотел совсем не этого. Хотел взъерошенных темных прядей, тёплых глаз, цвета хорошего виски, бледной кожи, которую так приятно целовать. Легко прикусывать, а после наслаждаться мелкими, едва заметными отметинами на тонкой шее, на острых ключицах. Там, где после окажется плотная ткань тёмной водолазки, скрывающей все от посторонних взглядов.
Персиваль вздохнул. Работа отчаянно не хотела завладевать его мыслями, раз за разом пропадала из головы стоило ему только вспомнить о своей подчинённой.
Рэнди он должен был отправиться встречать на вокзал только через два с половиной часа, так что, решив не тратить время зря, Грейвс вызвал к себе Куинни Голдштейн. Было бы нечестно решить все с юристом без её ведома, без её участия и согласия, за которыми он её и позвал. Волнение отчего-то слишком сильное зародилось в груди, стоило девушке пройти в комнату тихо прикрывая за собой дверь и робко сесть на стул. Она была как всегда красива.
Если бы одно слово «красота» имело воплощения, то Куинни Голдштейн была бы одним из них. Такой привычной и признаваемой всеми, что никто и слова против бросить не решится, слишком заворожённый ей.
– Мистер Грейвс?– её голос был тонким, немного дрожащим, выдающим волнение. Непонятно чего Куинни ожидала от этой встречи, раз сидела перед ним настолько настороженно-прекрасная в своей пугливости.
А мужчина не знал, как начать. Учтивость, умение находить общий язык, сговорчивость и настойчивость разом покинули его, оставляя немым, словно рыба выброшенная на берег. Будь он юнцом, то наверняка хлопал бы глазами и, то и дело открывал и закрывал рот в попытках найти нужные слова, выловить их буквально из воздуха. Но он им уже не был, давно утратил возможность и желание так на что-то реагировать и надел вместо этого маску леденящего кровь спокойствия.