Переведя дыхание — вновь переживая эмоции от испытанного потрясения, Анна заговорила снова:
— Я уж не буду говорить тебе, как Ника мое возможное удивление описывала, если у меня денег на аборт попросит, — добавила Анна, и продолжала в бессильном удивлении: — Просто ничего святого, сплошной цинизм. Я училась, такого не было — мы как-то более дружные были, что ли, даже где-то наивные… Жень, скажи, теперь везде так?
— Да нет, — задумчиво пожал плечами Женя, глядя в костер, — встречается, но не скажу, что везде. Да и что ты у меня спрашиваешь, — вдруг встрепенулся он, — может я сам такой?
— Да ладно, — грустно усмехнувшись, отмахнулась Анна, после чего оба надолго замолчали, глядя в угасающее пламя костра.
— И все же, наверное ты прав — я боюсь, — неожиданно проговорила Анна, вздрогнув от звука своего голоса. — Я боюсь, — повторила она, разговаривая больше с самой собой: — Не Нику боюсь, а боюсь не найти с ней общий язык — ведь еще вчера, образно, это была милая малышка, она всего боялась — так это трогательно, любую проблему мне рассказывала, мы с ней вместе гуляли, делали уроки… а сейчас это девушка — а физиологически женщина уже… минет она к Новому Году собиралась дарить, как я поняла, — ответила Анна на невысказанный вопрос Жени: — Посмотрела по датам в тетрадке, какой пастой написано — как раз начало декабря. Так вот — я упустила ее, понимаешь — она мне уже чужая, а что самое страшное — мы разговариваем на разных языках, не понимая друг друга.
Я надеялась, прилетев сюда, с ней познакомится заново, начать все с чистого листа, а видишь, как оно вышло… даже «пока-пока» не сказала, когда мы уходили. Я боюсь ошибиться… и боюсь, что уже поздно… и еще боюсь, что если она захочет, она может меня обидеть, понимаешь?
Мне уже тридцать два года — я много чего повидала в жизни, меня сложно обидеть, а если кто попытается, я спокойно могу дать отпор… Но ей не могу, поэтому и боюсь — если она хочет меня уязвить, обидеть, задеть, то я беззащитна, понимаешь?
Анна поднялась в шезлонге — повернувшись, Женя видел на фоне звездного неба легкий изгиб ее спины, и то, как она уставилась перед собой невидящим взглядом.
— А если ты прав, и она ненавидит меня из-за того, что я ей слишком много давала, то тогда я даже не знаю, что делать… — произнеся это, Анна едва не всхлипнула.
Шезлонг Жени в этот момент скрипнул — парень поднялся, и подойдя к Анне, молча протянул ей руку. Та глянула вопросительно, но взяла его ладонь и повинуясь легчайшему нажиму, поднялась на ноги.
Все так же молча Женя вывел ее на середину поляны, присел на колено, удостоверившись, что на земле никого нет, и потянул вниз Анну. Та невольно воспротивилась, напрягшись, но увидев спокойный взгляд Жени, все же подчинилась, в легком недоумении. Он же, по-прежнему сохраняя молчание, заставил ее лечь на спину, и положив ее руку на землю, наклонился над ней, заставил ее вытянуть и вторую — так, что Анна теперь лежала на спине с раскинутыми в стороны руками.
Женя, стоя на одном колене, немного отстранился, и плавным движением лег чуть поодаль — чуть дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.
— Смотри, — практически беззвучно произнес он, и слегка дернул подбородком, указывая вверх, на небо. Анна повернулась, и ее вдруг охватило совершенно волшебное чувство — она будто в космосе оказалась — антрацитово-черный купол неба накрыл сейчас ее, и только ее, объемным, невероятно огромным куполом, расчерченным пунктирным линиями неизвестных созвездий, и пересеченный широкой полосой млечного пути. Звезды южных морей светили невероятно ярко, и Анна буквально воспарила, отстранившись от всего сущего. Для нее теперь существовало только здесь и сейчас, она и небо — на которое можно смотреть, и которое может смотреть. Тут же в памяти всплыло забытое чувство детского восторга при взгляде на гривастые облака в голубом небе, когда смотришь на них и замечаешь живых фантастических животных — но оно меркло на фоне нынешних ощущений.
Анна не могла бы потом сказать, сколько она так лежала, паря в невесомости отрешенности от мира — минуту, десять, а может быть и час. Понемногу собираясь с мыслями, она улыбалась самой себе — ей сейчас казалось, что многие проблемы этого мира никогда не будут волновать ее также сильно, как раньше.
Пошевелившись, она подвинулась ближе к Жене, который тоже лежал, глядя в бесконечное пространство неба, коснувшись его руки и отметив, что парень едва вздрогнул при этом.
— Жень, — прошептала Анна. — Ты такой классный, спасибо тебе…
Женя вдруг поднялся и скрестив ноги, посмотрел на Анну с укором — покачав головой.
— Что нет? — поднялась и она, расстроенная тем, что разрушена хрупкость невероятного момента — когда ты смотришь на небо, а небо смотрит на тебя. И в этот же момент с радостью поняла, что частичка того чувства — ясность осознания незначительности большинства проблем перед вечностью и бесконечность бытия — навсегда осталось с ней.
— Аня, я совершенно обычный — и мало отличаюсь в здоровом цинизме от… Вероники, — снова не смог справиться с собой и произнести «твоей дочери» Женя.
— Ты какой-то взрослый уже, обстоятельный, — произнесла Анна после долгой паузы.
Женя чуть улыбнулся — конечно, ему было приятно такое слышать.
— Просто говорю мало, — покачал Женя головой.
Анна хотела возразить, но встретившись с ним взглядом, промолчала, а Женя пояснил.
— Понимаешь, я как-то привык постоянно быть на первых ролях. Ну, знаешь, есть те, кто идет вперед, рулевые, и те, кто в фарватере, понимаешь, да?
Анна кивнула, глядя на парня — она хорошо представляла, о чем тот говорит.
— Сначала в спорте, потом в школе — пусть даже и редко там появлялся. Потом, когда… ну, после больницы, тусовки все эти начались — бабки-то у меня были, гуляли на широкую ногу, друзей появилось — немеряно. А потом жизнь меня окунула в лужу, ну и… в общем, я с батей поговорил, помирился даже чуть-чуть, он меня отправил на стройку в бригаду. И как-то я оказался в ситуациях, когда просто физически не мог быть первым — все вокруг знали больше меня. Даже тупо поначалу на стройке — как раствор мешать тот же мне на пальцах объясняли. И как-то так получилось, что я больше стал прислушиваться, приглядываться. Время появилось, обдумать свои поступки. И знаешь — мне теперь кажется, что многие из тех, кто людей за собой ведут — такую ахинею несут, но выглядят умными при этом. Ладно, это я так, к слову. Так вот — если я, наверное, начну вести себя по-прежнему — стараясь выйти на первый план, то сразу вся серьезность и обстоятельность исчезнет. Сейчас у меня просто больше времени на то, чтобы обдумывать свои слова и поступки.
Теперь настал черед Анны с грустной улыбкой на устах отрицательно качать головой.
— Что нет? — скопировал ее интонацию Женя.
— Брось. Именно это и подтверждает — ты уже другой. Это заметно…
— Ань, не надо так думать, — прервал ее Женя, — у меня разное в жизни было, да и со сверстниками я общаюсь… не знаю, ну в духе времени, да.
— И так же спокойно сообщаешь им о том, что ребенка ублюдка надо за ноги об стену, чтоб он заткнулся? — внимательно посмотрела на него Анна.
— Нет, так-то нет конечно, — замялся Женя.
— Я же вижу, как ты себя ведешь, и какой ты человек, — произнесла Анна утвердительно.
— Ты видишь, — выделил интонаций свои слова Женя, — именно ты видишь. И не факт, что другие видят — может быть у меня к тебе особое отношение?
— Какое особое? — Анна все еще была слишком, непривычно для себя расслаблена, и поэтому слова вырвались раньше, чем она их обдумала. И моментально выругалась про себя. И на себя — ну какое, спрашивается, «особое» к ней отношение может быть у откровенно влюбленного парня? Анна уже начала поднимать руку, жестом стараясь остановить от ответа Женю, но не успела.