— Ты что… подумал, что я это про тебя? — тупо уточняет она. — Что я тебя ненавижу?
Потому что — да, Джонни подумал. Она это понимает по тому, как придурок рябит синими глитчами, как бегают его темные глаза, а на хищном лице поселяется немного незнакомое выражение — растерянность, опаска…
— Ты дурак, что ли, — ворчит Ви. — Это было сраное риторическое восклицание, Джонни! Вот видишь, я тоже знаю дохуя умные слова, от тебя заразилась! Я просто… злилась на это все. На мир. На несправедливость. Но не на тебя!
Ви коротко выдыхает, лихорадочно думая, как бы ему доказать… Потому что Джонни вдруг кажется ей человеком, которому слишком часто говорили, что его ненавидят. И услышать такое от Ви, от самого близкого его человека…
— Прекрати меня жалеть! — рявкает он, а потом сухо смеется, откидываясь на спинку лавки. — А-а, блядь… Знаешь, что это такое, Ви? Раскаяние! — решительно обрубает Джонни, не успевает она сказать и слова. — Я не хочу тебя убивать, сука, да я первым бы пошел искать лекарство, существуй оно…
И вот так Ви понимает, что ненависть людей к наглому, бесшабашному и вечно влезающему в неприятности Джонни Сильверхенду была всегда абсолютно взаимной. В нем столько яда, что можно отравиться, только постояв рядом с минуту. Столько злости на мир — абсолютно задаром. И ей бы чувствовать себя особенной после таких слов…
Но Ви только пожимает плечами — так, чтобы ненароком коснуться его. Пусть и ненастоящего.
— Я не могу тебя ненавидеть, — терпеливо разжевывает Ви. — Это все равно что ненавидеть саму себя, свою суть…
— Ну, у меня-то такие фокусы отлично получаются.
Она усмехается. Не то, чем гордятся нормальные люди, но к ним с Джонни точно не подходит это определение. Ви замечает, как Сильверхенда понемногу отпускает, движения становятся привычными, немного развязными, расслабленными. Он уточняет что-то насчет «Альдекальдо» и ебанутых затей Панам, а Ви отвечает односложно, рассеянно глядя на свои руки.
Как-то трудно ненавидеть человека, за которого поклялась умереть, но она же лучше других знает, какие у Сильверхенда тараканы в голове. У него нет ничего; даже тела не осталось, только строчки кода. У него нет никого — и Ви единственная, кто считает его человеком. А если и она начнет его ненавидеть, что же ему тогда останется?
— Я слишком устала, — жалуется Ви, когда они бредут домой. — И иногда могу вообще не понимать, что за херню я несу. Перестань принимать все настолько близко к сердцу.
— Перестань извиняться… или я тебе всеку! — злится Джонни.
Ви трогательно улыбается: и как его, такого идиота, можно ненавидеть?
========== 29. безмолвие ==========
Комментарий к 29. безмолвие
у автора сейчас сессия, так что простите, что главы тормозят :(
Ви честно не помнит, когда последний раз так пугалась. Потому что бодрый голос Панам, которая координирует ее в очередном налете на «стилетов», вдруг ломается нервными электрическими помехами и пропадает совсем, как Ви ни орет в пустоту, пытаясь дозваться.
— Хорош истерить, мы можем ее отследить, — рявкнув, появляется на соседнем сидении Сильверхенд. — Ви, соберись, блядь! А то потом не соберут… Это ебучие Пустоши, тут постоянно барахлит связь, это еще не значит, что с ней что-то случилось!
И Ви правда нуждается в этом решительном, громком голосе, каким или орут его бешеные песни на рок-концертах, или кричат команды солдатам, идущим на смерть. Поэтому она выводит на дисплей данные с GPS, ковыряется какое-то время, настраивая технику, которая все-таки тормозит. Что и впрямь дает надежду, что это какой-то сбой.
А потом Ви на всех парах летит к тому месту, где датчик последний раз засек Панам — и очень боится не успеть, остаться слишком далеко, когда она так нужна. Безмолвие в приемнике пугает Ви больше всего, эта мутная неопределенность, выводящая ее из себя, и перед глазами тоже страшно темнеет, и она начинает задыхаться, но упрямо втапливает педаль газа в пол, до упора.
Она всегда была одна, с самого детства, не считая всяких приятелей и подельников, которые отваливались сами собой. Джеки — первый, кого Ви так близко подпустила, кто врос надежно, стал настоящей семьей… А потом у нее с корнем вырвали это теплое уютное чувство, выбили опору, разрушили все грохотом взрывов и автоматных очередей, одна из которых уничтожила все, что она любила. Но теперь у Ви есть друзья, настоящие, верные друзья, которым не наплевать, если она загнется от кровавого кашля и от вредоносной программы, кислотой разъедающей мозг. И она не готова терять еще кого-то, да еще так обыденно, посреди солнечного дня в Пустошах.
Она видит на горизонте машину Панам и резко дергается, останавливаясь. Вываливается наружу, забыв захлопнуть дверцу, и бежит к ней, на ходу выхватывая «Малориан» — Джонни беспокойной россыпью пикселей роится следом. Но Ви чуть не влетает в Панам, которая воюет с чем-то под капотом машины — тачка угрюмо рычит и огрызается, не поддаваясь на ее потуги. Ви тоже хочется заорать — и погромче.
— А-а, Ви, — ворчит Панам, отрываясь от своих кабелей, переплетающихся дикими змеями. — Тут что-то сдохло… И связь наебнулась, прости.
Все — как Джонни и говорил. От облегчения Ви хочется рухнуть рядом на пыльную землю — и, возможно, отключиться. Но она бешено оглядывается, сканирует горизонт.
— Никаких «стилетов» сегодня?
— Ага, похоже на то. Ложная тревога, — поясняет Панам раздраженно, но в то же время довольно. — Думаю, мы смогли неплохо их отпугнуть в прошлый раз. Да и они теперь знают, что у семьи есть «Василиск», зря не полезут.
Пока Панам чинит машину, Ви отходит покурить. Она-то не слишком хороша в технике, едет — и ладно, но то, с какой сноровкой Панам справляется со своей тачкой, подсказывает, что такое случается чаще, чем хотелось бы. Да машина того и гляди развалится, особенно турель — Ви уже успела это на себе испытать.
— Ну что, успокоилась? — ехидно возникает Сильверхенд.
— Завали ебало, Джонни. Если бы с ней что-то случилось, я не знаю, что б со мной было, — огрызается Ви, уже смутившаяся своего бешеного порыва. — Просто… я не так часто кого-то теряю, как ты мог заметить.
Она ожидает, что Джонни уйдет в молчанку, как и обычно, когда Ви старательно посылает ему сигналы о том, что не хочет сейчас болтать. Слишком она взвинчена, слишком ненавидит себя, свою зависимость от ставших вдруг такими близкими, неотделимыми людей…
— Я тоже, — неожиданно говорит он. — Мне тоже было тяжело. Я думаю… это тебя ебануло моими страхами, ну, с того раза, когда я пытался вытащить Альт из арасачьей башни. Тогда я не успел…
— Ты же не мог туда телепортироваться, — вздыхает Ви. — Я думаю, она тебя не винит.
— Она уже никого теперь не винит. Потому что она ебанутый искин с удаленной человечностью, — цинично парирует Джонни. — Но в тот момент, когда она умирала у меня на руках, я не знал, как все обернется. И все это было… таким настоящим.
Это одно из тех воспоминаний, что сохранились в его оцифрованном сознании такими яркими и настоящими, жалящими ядом. И Ви сейчас совсем не хочется вникать, какие из чувств принадлежат ей, а какие — полвека как мертвому рокеру, который конкретно так поехал по фазе, когда потерял кого-то важного. Конечно, Панам не из тех, кого Ви могла бы назвать любовью своей жизни, у них крепкая женская дружба, ничего лишнего (что, впрочем, не мешает Панам иногда нагло закидывать на нее ноги, когда они отдыхают), но Ви слишком вцепляется в людей, что ее окружают. Как ебучий репейник, который она отдирает от одежды, когда возвращается из особенно тяжелых рейдов в Пустоши.
— Разговоры с самой собой? — спрашивает Панам, подходя. Цепко оглядывается — как обычно, пытается угадать, где стоит Джонни. И в который раз промахивается.