Рабы внесли завернутый в холстину бюст в атриум, и здесь Расимах, схватив холст за уголок, театрально сорвал его. С этого момента Цецина уже не мог внятно вымолвить ни слова. Быть может, Юпитер судил его жене умереть менее чем через полгода после моего отца? Теперь он стоял, любуясь творением Расимаха.
Наконец, справившись с собой, он начал отдавать распоряжения. Рабы оттащили бюст к таблинуму и поставили перед занавесом и чуть слева. Теперь по одну его сторону стоял увековеченный в мраморе Цецина с подбородками, бородавкой и обвислыми щеками, по другую — Прокулея с огромными глазами и патрицианским носом. Пока я переводил взгляд с одного на другую, мне пришла в голову строка собрата Овидия по призванию: «Sic visum Veneri…»[59]
Льющиеся в компливиум солнечные лучи освещали мраморный лик Прокулеи, и мгновение спустя в двери вошла она сама, моя мать во плоти. Цецина поспешил ей навстречу, снова запинаясь и путаясь в словах. Она вышла за него ради меня? Чтобы он меня усыновил? Она ведь могла
7
Весталис[60] читал, пока я мелкими глотками пил фалернское и молча наблюдал за ним.
— Знаешь, какова ширина Дуная в том месте? — спросил он, скривившись. — Потребовалось бы по меньшей мере море крови!
В ответ на это остроумное замечание Агрикола хрипло хмыкнул. Весталис вернул мне свиток и попробовал вино, которое было совсем недурным.
— Значит, он преувеличивает? Выходит, и битвы-то особой не было? — спросил я.
— Единственное, что в этой поэме точно, так это блеск моих доспехов. Я взял себе за правило начищать их, и от моих людей требую того же. Это обычно пугает варваров. В Эгиссе они пришли в такой ужас, что даже раненый у нас был только один: Тарн из первой когорты вывихнул колено, когда прыгнул с крепостной стены. — Он помедлил. — Может, он описывал всю сцену с чужих слов? Ты ведь участвовал в нескольких битвах, ты…
— Только в одной, — перебил я.
— Ты своими глазами видел горы трупов?
— Со мной в самом начале произошел несчастный случай. Но там пало довольно много людей.
— А вот если верить ему, горы трупов — исключительно моих рук дело, — сказал Весталис.
Агрикола одобрительно хмыкнул.
— Дай его сюда.
Я протянул свиток Весталису. Найдя искомое, он процитировал:
— «Груды порубленных гетов, всех, кого попирал в битве победной стопой».[61] — Он вернул мне свиток. — Как будто я Персей![62] И мне даже не понадобилась голова Медузы. Он выставляет меня… Он выставляет меня… — Весталис поискал подходящее сравнение и наконец воскликнул: — Плавтом![63] Такое впечатление, что я выпрыгнул прямо из пьесы Плавта!
В этот момент в таверну ворвалась ватага буянов и с перебранкой и криками заняла соседний стол. Очевидно, это было уже не первое и не второе место, куда они заглянули выпить.
— Он тебе родственник, верно? — спросил Весталис.
— Можно сказать — дядя. Очень дальний.
— Тогда скажи ему, пусть пишет про героев, которые заслуживают таких похвал! Про Ахилла, Геркулеса, Энея. Впрочем, Вергилия ему не переплюнуть. Скажи, пусть оставит меня в покое. Как только это прочтут в «Фульминате»,[64] конца этому никогда не будет: его уже и так к месту и не к месту цитируют за игрой в кости. Спорят, кто она была. Большинство считает, что Юлия.
— Выходит, Овидий — не единственный, кто распространяет такие сплетни. Так почему же император именно на него решил обозлиться? — удивился Агрикола.
— Ты не у того спрашиваешь. — Весталис повернулся ко мне: — Пожалуйста, напиши ему и спроси, собирался ли он этой батрахомиомахией[65] заставить меня покончить жизнь самоубийством, бросившись на собственный меч? Почему он со мной так поступил? Я же не сделал ему ничего дурного.
Поэт жестоко ошибся в Весталисе. Это был отличный человек, который, хотя и был сыном лигурийского царька, жизнь вел столь же опасную и непритязательную, как и его легионеры. Такая жизнь была полнейшей загадкой для Овидия, который не испытал ничего хотя бы отдаленно похожего. Весталис нисколько не напоминал себялюбцев из круга поэтов Мессалы, которым польстила бы подобная поэтическая гипербола. Овидий, наверное, был в отчаянии
8
что она лишилась рассудка. Говорили, что она перестала есть и только сидела, глядя в пространство и бормоча себе под нос. Я ничуть не удивился. Марк Весаний[66] был все равно что таракан. Он не смягчится, даже осрамленный в поэме, написанной
9
из-за чего также Цельс[67] хотел поехать в Томы. — Котта[68] вытер со лба пот. — Он описывает Понт как Стикс, а Томы — как Аид.[69] Флак[70] говорит, что это очень приятный гетский городок, хотя зимой иногда бывают неприятности с варварами-степняками. Ничего серьезного. На деле степные кочевники ни разу не брали город. По словам Флака, он похож на Байи.