Не желая мириться с безнадежностью своей затеи, я долго листал книги в переплетах из толстого картона...
В день, когда дивизия, завершив переформировку, двинулась в сторону Корца, село N, где мы стояли все это время, где судьба свела Костю Сидоренко, советского комбата, с убежденной антисоветчицей Марией, преобразилось. На улицах появились мужчины, среди них немало молодых. Сбившись в группки, курили, о чем-то судачили, избегая общения с нашими офицерами и солдатами.
В селе N — выяснилось позже — осталось трое заготовителей. Ночью все трое были убиты одним и тем же методом — удар наносился топором по голове. У необъявленной войны свои приемы, свое оружие.
Эпизоды проваливаются в памяти, как в черной дыре. Но потом, спустя десятилетия, какие-то из них вдруг всплывают, терзая своей необъяснимостью.
После освобождения Львова (27 июля 1944 г.) дивизия продолжала стремительное наступление и на рассвете 3 августа преодолела Сан.
Все шло, как по маслу. Не считая малости — на левом фланге в горах застряла отсеченная от своих группировка немцев, и не было у нее иной возможности вырваться, как, смяв с тыла части нашей дивизии.
Редакционный автобусик накручивал километры по серпантину. Сперва — вверх, потом — вниз. Пока не выкатил на шоссе вдоль восточного берега Сана.
Тогда-то и начались сюрпризы. Исчезла зеленая полуторка, ехавшая впереди. Исчезли другие машины. Вместо них спереди и сзади немецкие бронетранспортеры.
Как нас угораздило затесаться в их колонну, ума не приложу. Из кустов солдат-регулировщик делает украдкой знаки. Отваливаем на обочину, он объясняет: фрицы прорвались!
Мы берем на проселочную дорогу справа. Бултыхаемся по ухабам — и впереди взорванный мост, повисшие стропила.
Но, судя по рубчатым следам, рядом объезд. С грехом пополам преодолеваем «водную преграду». Однако крутой подъем не осилить. Зовем на помощь толпящихся у реки мужиков. Человек пять дружно толкают редакционную колымагу, пока она с надрывным хрипом не выруливает на дорогу.
Ну, слава Богу. Спрыгиваем на землю. Возле белого домика, покуривая, обсуждаем ситуацию.
Нет, еще не слава Богу. Речушку вброд форсирует бронетранспортер. Но и ему с ходу не взять подъем.
Немцы машут тем же мужичонкам. А они, те же мужичонки, готовно толкают транспортер с желтыми разводами.
Прежде чем мы успеваем опомниться, транспортер, чуть притормозив, бьет из турельной пушки по нашему автобусу. Продолжая движение, повернув укрепленный на турели ствол, выпускает снаряд по ветровому стеклу.
Все это отчетливо помнил, когда-то описал даже. За исключением одной подробности — крестьян, которые с одинаковой безотказностью толкали сперва советский автобус, потом — гитлеровскую бронемашину.
Что же это такое? Безразличие нейтралов? Мысль: пусть колошматят друг друга — чем больше, тем лучше?
А может быть, уступка силе, страх перед ней? Кто палку взял, тот и капрал...
Объяснения Марии просты: поляки готовы служить и нашим и вашим, это у них в крови, в национальном характере. Он сформировался на пересечении извечных интересов двух держав, неизменно деливших Польшу.
Национальный характер — удобнейшее объяснение, универсальная отмычка. Достаточно быть русофобом, полонофобом, юдофобом, и тебе всегда все ясно.
Опасная ясность, ничего хорошего не сулящая.
Русский философ Г. Федоров накануне второй мировой войны писал: «Какими словами, в каких понятиях охарактеризовать русскость? Если бесконечно трудно уложить в схему понятий живое многообразие личности, то насколько труднее выразить более сложное многообразие личности коллективной. Оно дано всегда в единстве далеко расходящихся, часто противоречивых индивидуальностей. Покрыть их всех общим знаком невозможно. (Подчеркнуто мной.— В. К.) Что общего у Пушкина, Достоевского, Толстого? Попробуйте вынести общее за скобку — окажется так ничтожно мало, просто пустое место. Но не может быть определения русскости, из которого были бы исключены Пушкин, Достоевский и столько еще других, на них не похожих. Иностранцу легче схватить это общее, которого мы в себе не замечаем. Но зато почти все, слишком общие суждения иностранцев оказываются нестерпимой пошлостью. Таковы и наши собственные оценки французской, немецкой, английской души».
Добавлю еще: ничто так не содействует упрощенному взгляду на национальный характер, как кризисные ситуации. Чего только у нас в газетах не писали о немецкой нации в годы войны! Скаредны, трусливы, надменны, отвратительно педантичны, изначально жестоки. Фашизм — сугубо национальный продукт народа-изувера.