Профессор не спешит со мной согласиться, но и не возражает. Сложная ситуация. Особенно для народа, не привыкшего к ней. Всякое национальное унижение опасно. Из него вырастает национальный реваншизм — предвестие фашизма. Чем сильнее, горше унижение, тем беспощаднее ответная спесь. Она извращает нормальные чувства, вытесняет их, оправдывая любую жестокость к инородцам, зверства, геноцид.
Профессор меланхолично помешивает остывший кофе. Медленно кладет на край блюдца ложечку.
Ход его мыслей мне чем-то напоминает ход мыслей другого медика — моего отца. В детские годы я не слишком прислушивался к нему: нет пророка в своем отечестве, а уж в собственной семье...
Отец, свежеиспеченный врач, в 1915 году попал в пехотный полк на турецкий фронт куда-то под Трапезунд. Столичные новости доходили сюда с длительной задержкой. За партией шахмат отец услышал: в Петербурге революция, Временное правительство. Офицеры-сослуживцы сходились в мнении, что для России это совсем не худо, кончится дурацкая война, наладится нормальная жизнь.
Для отца она, однако, началась неожиданно. Он отправился в Тифлис по своим медицинским делам, за лекарствами, перевязочными материалами. Едва на вокзале спустился с подножки вагона, на него набросилась разъяренная солдатня и, не вдаваясь в пояснения, начала избивать. Пока один из солдат не воскликнул: «Так то ж доктор!» Избиение прекратилось, заступник растолковал отцу: есть приказ, отменяющий офицерские знаки различия, хорошо еще, что у доктора на штабс-капитанском погоне эмблемка — золоченая змея вокруг чаши...
Отец рассказывал о происшествии отстраненно, не осуждая, но и не оправдывая солдат,— озверели за годы войны; на войне люди звереют.
- Но ты не знал о приказе, отменявшем погоны?
- Незнание приказа не оправдывает того, кто его нарушит. Но все- таки они поняли: на врача грешно поднимать руку...
Для него врачи — особое сословие, а медицина — сфера великой деятельности. Политические разговоры навевали на него скуку. Власть мерил одним аршином — ее решения содействуют лечению людей или нет. Потому отвергал многое из того, что делалось в 20-е — 30-е годы. Но тем этих избегал. Можно подумать, будто он пребывает вне политических страстей. Но однажды, не сдержавшись, сказал, что на Лубянке пытают.
- Тебе-то откуда известно? — недоверчиво переспросил я.
- Врачу, если он не оглох и не ослеп, известно больше, чем остальным. И уж, конечно, больше, чем соплякам: «Будь готов!» — «Всегда готов!»
Когда в июле 1941 года я уходил в армию, отец показал мне, как останавливать кровотечение, делать нехитрые перевязки. Научил бинтовать голову; перевязка называется «шапкой Гиппократа».
- Зачем мне такая премудрость? — удивился я.
- Рядом с тобой будут люди, будут раненые. Ты обязан оказывать помощь.
Мне пригодились все эти уроки. Только отцовская мудрость начала доходить, когда его уже не стало. Он умер на исходе войны в той же московской больнице на Волоколамском шоссе, где годами стоял у операционного стола...
Одуряюще празднично жили мы в победном мае 1945 года под Прагой. Но возвращение на родину — еще больший праздник.
Только для меня и моего начальника, теперешнего редактора дивизионки Прокопа Степановича, он был омрачен уму непостижимым обвинением в потакании украинскому буржуазному национализму.
За годы войны мы поотвыкли от политических обвинений, а это звучало настолько вздорно, что и всерьез-то его не примешь. Начальник политотдела дивизии не грозил нам с Прокопом Степановичем оргвыводами, понижением в звании (бывший лейтенант уже дослужился до капитана и соответственно преисполнился самоуверенности; выше чин — выше офицерское мнение о себе), но сурово прочитал лекцию о нашей политической незрелости, идейной неустойчивости, о серьезной политической ошибке. И т. д. и т. п.
Придется объяснить, что к чему.
Местом расположения штаба, штабных подразделений определили городок Калуш. Редакция многотиражки прибыла сюда раньше, чем части, дислоцирующиеся в окрестных селах. Мы начали с того, что отправились в редакцию районной газеты устанавливать связи. Прихватили с собой фляжку с остатками трофейного спирта. Благодаря чему встреча прошла в обстановке горячего доброжелательства и готовности к прочному содружеству. В ходе встречи возникла идея (не поручусь, кто первым сказал «Э-э») совместно выпустить листовку, обращенную к солдатам и офицерам славной дивизии, с победой вернувшейся на родину.