Майор Спицын Филипп Тшлофеевич, не перебивая, с состраданием во взгляде выслушал меня. Потом учинил разгром по всем пунктам.
Мужа хозяйки никто не мобилизовывал в Советскую Армию, удивительно, что она прибегает к такой бесхитростной, легко опровергаемой лжи. Он жив-здоров. Находится в одном из оуновских отрядов, действующих в окрестных лесах. По агентурным сведениям, регулярно навещает женушку. На квартире — пункт сбора и обмена информацией. В непосредственной близости от советского офицера, страдающего не только, как говорил товарищ Сталин, дурацкой болезнью беспечности, но и лишенного чувства самосохранения, свойственного даже кошкам.
Потеря бдительности — неизбежное следствие победы в войне. Диалектика, как учат классики марксизма-ленинизма, обязывает в каждом явлении замечать положительные стороны и отрицательные. Война не кончилась, мировой империализм не разбит, националистическое отребье поднимает голову. И т. д. и т. п.
Эта часть речи майора Спицына напоминала монолог полковника Гусева. Установка, видимо, уже выработана. Каждый аранжировал ее в зависимости от собственного понимания, а главное — своего поста. Подбивая бабки, майор вернулся к тому, с чего начал: я должен освободить комнату. Иначе он не ручается.
- За что не ручаетесь? — изумленно переспросил я.
- За твою башку. Знаешь, как они топором орудуют.
Не отвечая по существу, я решительно возразил майору Спицыну. Коли впрямь явочная, конспиративная или еще какая в таком духе квартира, зачем же им убивать советского офицера? Тем паче страдающего дурацкой болезнью беспечности.
Впервые за все время этого разговора майор Спицын Филипп Тимофеевич посмотрел на меня почти с уважением.
- Соображаешь. Оставайся. Только ушки на макушке. Инициативу не проявляй.
Желая приблизить финал неприятной беседы, я поинтересовался, как у Филиппа Тимофеевича насчет стихов.
- Не до того! — отрубил майор-стихотворец.
- На фронте-то до того было.
- На фронте войска воевали, мы несли свою службу. Здесь мы воюем. Наша это война.
Я бы согрешил против правды, уверяя, будто слова майора Спицына пропустил мимо ушей, будто сомнения не закрались в душу. Более того, доброжелательство хозяйки, какие-то несообразности в ночной жизни нашей квартиры могли подтверждать его правоту. Подозрения легко овладевают человеком, привыкшим к постоянному вражескому окружению, порабощают его.
Идея перманентной борьбы с врагами почти гениальна.
Я возвращался домой, в комнату, в которой успел прижиться, находясь в состоянии душевного смятения, более всего страшась выказать его перед хозяйкой и ее мамой.
Прогуливаясь по улице, дождался, пока их окна погаснут, поднялся на второй этаж, стараясь не шуметь, отпер дверь и на цыпочках прошел в свою комнату.
Утром на первый этаж, в неотделанное помещение магазина, поселили взвод. Среди солдат я заметил нарочного, вчера присланного за мной майором Спицыным.
Хозяйка совершенно невозмутимо отнеслась к вторжению. Как пишут в художественных произведениях, ни един мускул не дрогнул на ее лице.
Вечером, делясь со мной новостью, заметила, что давно ждала такого вселения.
Жизнь текла по-прежнему. Однажды хозяйка предупредила меня, что на пару дней отправится с подругой в село — надо раздобыть продукты.
После ее возвращения в городе были разбросаны бандеровские листовки с угрозами.
Вспоминая прежнее их появление, я мог бы заметить, что раз или два это случалось после таинственных ночных шорохов в нашей квартире.
Но известно: «после» — не значит «вследствие».
Сейчас, спустя почти полвека, по-прежнему не знаю: жил я на явочной квартире бандеровцев или нет? Достоверными были сведения майора Спицына или липовыми?
В порядке самооправдания замечу: моя жизнь в Калуше закончилась в первых числах августа 1945 года. За это время я не слышал об убийствах, расправах, наподобие той, что более чем год назад учинили в селе N над тремя нашими офицерами-заготовителями. Но листовки, отпечатанные на портативной машине «американка», предлагавшие убраться в Россию, видел не однажды.
Уже после моего перевода в Станислав неизменно навещавшие однополчане сообщили, что хозяйку и ее мать арестовали. Больше их никто не видел.
В Станиславе, в редакции газеты 38-й армии, где я теперь служил, обстановка была менее благодушной, нежели в Калуше. Постоянно проверяли, не пусты ли наши кобуры для ТТ, есть ли патроны. На стрельбище за городом проводились тренировки. На них иногда присутствовали командующий, члены Военного Совета.