Здесь, под сенью Бутырок, прошло наше детство, детство мальчишек знаменитого Курниковского дома (Новослободская, 14). Здесь каждый камень меня знает.
Пока я, напуганный, призывал на помощь трогательные воспоминания, надеясь таким образом унять страх, полковники — перед одним лежало мое «личное дело», перед другим — сцепленные проволочной скрепкой бумажки, по-видимому, рапорты, — сменили регистр. Правый кивнул на пустующий стул, а левый, напомнивший, что являются только святые, я же принадлежу к разновидности, какую назвать стыдно, добавил:
- В ногах правды нет.
Привет незабвенному майору Спицыну Филиппу Тимофеевичу, привет, привет.
Сев, облегченно вздохнув, постаравшись сосредоточиться, я начал размышлять.
Полковникам поручено побеседовать со мной. Сперва вливание, потом — задушевные разговоры. Методика известна, оригинальностью не отличается. Тема беседы — рапорты.
После того дня с пальбой, с выстрелом из пистолета (он и сейчас у меня на боку; я вызван в Москву телеграммой, оружие не сдавал) написано еще три рапорта. В последнем просьба разрешить обратиться непосредственно к министру. Таких просьб ни один начальник не жалует, более того — воспринимает болезненно. Выходит, он не в состоянии решить вопрос, и подчиненный со своими пустяками норовит лезть к вышестоящим начальникам. Вплоть до министра, которому только и забот, что читать рапорты какого-то капитана.
Выполнив первую часть задания, полковники сменили гнев на милость, закурили «Беломор», предложили мне.
- Пришлось доложить начальнику Главного управления, — почтительно вымолвил правый полковник.
Начальник Главпура, когда ему доложили о полном собрании моих рапортов, высказался в том смысле, что такого настойчивого офицера грешно отпускать из рядов вооруженных сил. Учиться желает? Правильно.
Мы с Дельфом лежали на боковой полке «пятьсот десятого» — поезда Львов — Москва, а в Москве уже определили мою участь, решили, где и чему мне учиться, оставаясь в вооруженных силах.
Полковникам велено побеседовать со мной и ввести в курс дела. Будучи крупными специалистами в области военного воспитания, они с ходу «сбили гонор» и «поставили на место».
Успешно завершив первую часть ответственной задачи, «полканы», довольные собой, вели себя чуть не по-братски.
- Поживешь в столице, культурки хряпнешь, в кино будешь ходить. Высшее образование приобретешь, Военно-политическую академию кончишь. Нас, темных, заменишь.
Последний пункт, касавшийся замены «нас, темных», вызвал несогласие левого полковника, в душе карбонария.
- Мы еще тоже кое-чего стоим, послужим Отечеству.
Мне сделалось жалко этих полковников. С одной стороны, высокие начальники, уверенно шагающие по бесконечным коридорам серой махины на Гоголевском бульваре; в командировке, приехав в часть, каждый из них — царь и бог. Но «царь и бог» пребывает в вечном страхе перед своим начальством, перед супругой, готовой чуть что — настучать на благоверного, сигнализировать насчет «аморалки» или какого-нибудь вольного словечка.
Только и вздохнет полной грудью, вырвавшись на инспекцию в войска. Урвет вечерок, запрется в номере кэчевской гостиницы, прихватив пол-литра и официантку из военторговского буфета...
Через три года мне суждено будет убедиться в снисходительности собственного взгляда на полковников с Гоголевского бульвара. Возможно, правда, теперь мне встретились другие обладатели барашковых папах. Братья по крови тех, что беседовали со мной.
На поминках по Арчилу Семеновичу Майсурадзе (он после войны был инспектором в Главпуре) сослуживцы, собравшиеся в квартире покойного на Ленинградском шоссе, 14, основательно выпили, расстегнули мундиры с золотыми галунами. Заговорили.
- Арчил был, конечно, грузин, но человек — правильный.
- Какой же правильный, когда водку с нами не пил...
- У них свой обычай.
- ...хотели их обычай. Служишь в русской армии, соблюдай наши обычаи. Или вались...
- У нас армия интернациональная, дружба народов.
- Иди ты со своим Интернационалом...
- Все-таки, братцы, грузины лучше армяшек, лучше чечмеков.
- Но уж не лучше русских. К примеру, товарищ Сталин.
- Он не грузин, он горец.
Еще тяпнули, крякнули. Забыв о поминках, спели «Распрягайте, хлопцы, коней» и «Я другой такой страны не знаю».