Мария пожала плечами. Разрумянившаяся от коньяка, объяснила: нельзя бросать все нажитое тяжким трудом многих людей за долгие годы. Нельзя отдавать чужим свою землю, свое добро.
На нее оставлен не только дом, но и хозяйство — корова, живность. Наведываются соседи, помогают. У них принято помогать друг другу. И тем, кто победнее, и тем, кто побогаче. Такова традиция, обычай. Благодаря этому устанавливается общность людей. Особенно ценная в час опасности.
Она принесла гитару, Костя запел. (Одну посуду заменила другая.) На столе появилась пузатая бутылка с розовым содержимым. Ликер.
Обращаясь ко мне, Мария спросила: правда ли, что в Москве в одной квартире живут по две-три семьи? Как это возможно? Разве семейная жизнь совместима с публичностью?
Я умолчал о том, что в нашей московской квартире на Новослободской улице живет пять семей и это не предел.
- Вопрос, вероятно, — пытался я объяснить, — тоже в традиции, в бытовой культуре.
- Простите,— мягко перебила она,— это вопрос уважения к человеку, к женщине. От Кости я услышала слово «общежитие». Это, простите меня, варварство, гибель для семьи. Когда нет настоящей семьи, нет и настоящего государства.
- В Польше не было общежитий, каждая семья имела отдельную квартиру. Но государство рухнуло, как карточный домик.
Мария оживилась. Польское государство было обречено, как всякое государство, где одна нация подавляет другую. Судьба старой России — тому подтверждение. Но и новая Россия не приблизилась к идеальному устройству.
Впрочем, эту тему она пока не развивала. Не из-за тактических ухищрений. Хотела напомнить: участь Польши была предрешена, когда Сталин и Гитлер условились о ее разделе.
Версия Марии отличалась от нашей. Красная Армия, дескать, поспешила на помощь единокровным братьям в Западной Украине и Западной Белоруссии (сентябрь 1939 года).
- На помощь? — переспросила Мария, обернувшись к Косте.— Вы уверены, вы были уверены, это именно та помощь, в какой нуждаются «единокровные», как пишут в советских газетах, братья? Они вас звали?
Она не таила свои взгляды.
Польша помыкала украинцами и белорусами, старалась их колонизировать, в кресах всходних насаждала осадников — крепких хозяев-поляков. Коренные жители терпели постоянные унижения. Мария — лучшая ученица в своем гимназическом классе в Корце — не получила первый диплом. Его дали польке, учившейся слабее.
И все-таки, не будь войны, она поехала бы в Варшаву, поступила в университет, который не хуже многих западноевропейских.
- Поляки для украинцев — зло. Однако меньшее, чем немцы. Для Гитлера все едино — поляки, украинцы, русские, белорусы. Всех равно презирает. Но главная корысть Германии — продовольствие. Сало, пшеница, яйца. Ну дадим мы им, нехай обжираются, запивают баварским пивом. Они не заинтересованы в разрушении нашего хозяйства.
Мария была не так уж далека от истины. Один из вариантов немецкого использования Украины, разработанный Розенбергом, предусматривал, что после войны образуется «свободное украинское государство», которое в тесном союзе с рейхом обеспечит германское влияние на востоке. Пока длится война, Украина должна поставлять рейху товары и сырье.
Этот план, допускавший заигрывание с украинской интеллигенцией (новый университет в Киеве, запрещение русского языка и т. д.), не поддержала гитлеровская верхушка. Грабить село — пожалуйста, но фокусы с киевским университетом, украинскими границами по Волге — лишнее.
Не только девушка из западноукраинского села говорила о трагической дилемме. Президент Белорусской народной рады Захарка сформулировал ее так: «Нет у нас выбора «либо — либо». Если выиграют немцы, то уничтожат нас всех, если выиграют Советы, то уничтожат интеллигенцию и ассимилируют народ... Третьего выхода нет».
- Кто же заинтересован в разрушении вашего хозяйства? — спросил я у Марии.
- Кто? — повторила чуть захмелевшая девушка. — На правду — кто? Ваш товарищ Сталин и ваша гнусная власть советская. Растопчут душу народа и разорят до нитки. Одних натравят на других, загонят людей в колхозы, кого-то — в Сибирь.
- Что же делать? — Костя, положив на колени гитару, растерянно уставился на Марию.
- Что же нам с вами делать, мой Костя? Что делать?
Распрямилась и с холодной, выношенной уверенностью произнесла:
- Стрелять. Стрелять всех, каждого. Иного нам не даровано.
Ровно через три десятилетия погожим летним деньком в подмосковном Доме творчества «Переделкино», что по Киевской железной дороге, услышал я такую же ошарашившую меня угрозу. И такое же «ничего другого нам не остается».