— Постой, постой, Салех, — перебивает дядюшка Раджаб. — Значит, у меня нет теперь никаких долгов заминдару?[7] Ты, случайно, не бредишь, мой мальчик?
— Нет, со здоровьем у меня все в порядке, — смеюсь я. — Это правда — ваши долги ликвидированы!
— И я не должен заминдару за семена, что брал для весеннего посева? И за пользование его волами? И за полив воды?
Старый безземельный дехканин, он не верил, что многочисленные долги, тяжелой гирей висевшие на его шее, больше не существуют. Пришла новая власть, вспомнила о бедном Раджабе, решила помочь, облегчить его душу хотя бы в последние годы жизни.
— А как же Коран? — напоминает ему Фатех. — Ведь это грешно — долги не отдавать, на том свете будет страшный суд.
— Верно, верно говоришь, брат, — огорчился Раджаб. — Грех большой…
— Вот у меня вчера сосед занял двадцать афгани, да в понедельник машкоб[8] Назар десять афгани, — стал было рассказывать старый жестянщик, но его остановил брат.
— Повремени о своем… Давай дальше послушаем. — И уже обращаясь ко мне: — Ладно ты говоришь, Салех. Все у тебя, как в сказке, получается. Ну еще что надумало твое правительство, какой закон объявлен?
— Декрет номер семь, — отвечаю я.
— Ну, ну, расскажи нам о нем, — просит Раджаб.
Надо знать нашу страну, чтобы понять революционное значение этого декрета. Он провозглашал равноправие женщин с мужчинами. Декретом № 7 калым за невесту определялся не выше 300 афгани. Услышав о таком низком калыме, установленном правительством, вознегодовал сгорбленный годами Раджаб.
— Это несправедливо! — кричит он на меня, словно я автор декрета. — Несправедливо! Я всю жизнь своим горбом деньги на калым зарабатывал. Женился, когда мне перевалило за сорок. Отдал за жену двадцать тысяч афгани, а теперь только триста.
— Я тоже немалые деньги платил за Анахиту — тридцать тысяч афгани, — говорит Фатех. — Конечно, обидно, что этого декрета не было в наше время! Сколько можно было бы сэкономить на женитьбе… Но Салеху нашему повезло, всего триста афгани надо платить за невесту! Такую сумму мы всегда заработать сумеем! Верно я говорю?! — и хлопает меня по спине своей тяжелой рукой.
— Вам, конечно, радость от этого декрета, а мне горе, — сокрушается старший дядя.
— Да почему же горе? — недоумеваю я.
— Почему, почему, — недоволен он моим вопросом. — Да потому, что у меня еще пятеро невест на выданье. Думал, наконец деньги в дом придут. Девки ладные, красивые. Не меньше тридцати тысяч афгани за каждую калым собирался получить. А теперь не деньги, а одни мыши в свадебном мешке… Нет, этот декрет мне не подходит! — решительно заявил он.
— А что там о земельной реформе люди болтают? — интересуется Фатех. — Верно ли?
— Верно! — говорю я. — Готовится такой декрет, землю получит тот, кто ее обрабатывает. Не будет больше помещиков и не будет батраков в нашей стране.
Говорю серьезно, а старики меня на смех подняли.
— Ха, ха, ха! — громко смеется Фатех. Весело стало и его брату. Хихикает в кулачок, трясет бородой.
— Да что же здесь смешного? — удивляюсь я. — Революция дехканам землю даст, воду для полива.
— Даст-то даст, да никто не возьмет, — уже серьезно говорит Раджаб.
— Почему же?
— Да потому, что земля чужая, ее трогать нельзя.
— Так ведь декрет будет!
— Эх, Салех, умный ты парень, а простой истины не понимаешь, — вздыхает Раджаб. — Твой декрет смертные люди писать будут. А Коран написан святой рукой. Частная собственность — неприкосновенна! И горе тому, кто на нее посягнет!
— Горе тому! — повторяет, как клятву, дядюшка Фатех.
Вот и попробуй разъяснить им значение важнейших декретов Революционного совета республики.
Я смотрю на моих почтенных дядюшек, а сам невольно думаю об отце. Неужели и он бы отказался от своего счастья? Подумать только, государство бесплатно будет раздавать землю беднякам, а они боятся ее брать, за грех тяжкий считают? Истинные хозяева земли снова остаются батраками… Как бы ты поступил, отец?
Мать свою не помню, умерла, говорят, в муках, когда меня рожала. А вот отца хорошо помню. Особенно его глаза, вечно печальные и усталые от жизни. Он очень любил меня. Может, потому, что рос я в большой семье младшим. Было у меня десять братьев и пять сестер, все в лохмотьях, цыпках и лишаях. Однажды, когда мне было лет десять, поехали мы с отцом на базар в соседний большой кишлак. Здесь отец удачно продал единственного бычка в нашем хозяйстве, расщедрился, решил детям подарки купить. Кому бусы стеклянные, кому леденцы, а старшему, Сабиту, — жилет вязаный. Только дарить никому не пришлось. Беда стряслась, пока мы были в городе. Тряхнула горы сильная зилзила[9], в одно мгновение похоронила под каменными глыбами наш кишлак…