Поиграл мудреными замками рыжего, объемистого кейса, извлек из него запечатанный конверт и с полупоклоном положил мне на письменный стол. Оглянулся по сторонам, приметил удобное кресло рядом с журнальным столиком, пошел к нему… Устроился поудобнее, нога на ногу, взял в руки со столика газету, читает, терпеливо ожидает, когда я расшифрую послание шефа… Письмо небольшое, а попотеть при расшифровке пришлось основательно. Сверяю с кодом раз, другой, все вроде правильно, а все сомневаюсь, никак не пойму, что требует от меня Абдула Бури.
— Вам что-нибудь непонятно, господин Салех? — увидев недоумение на моем лице, спрашивает Муртаза.
— Видите ли, несколько странное для меня поручение. Надеюсь, вам объяснил господин Бури, чем я занимаюсь в Брюсселе?
— Да, мне знакомы ваши обязанности, — говорит Муртаза, откладывая газету в сторону. — Вы занимаетесь закупкой оружия для нашей повстанческой армии.
— Вот именно, оружия! — подчеркиваю я. — А здесь черт его знает, что от меня требуется закупить! Оборудование лаборатории, лекарственные препараты, обладающие токсическими свойствами, токсины и растительные яды, в общем, сплошная медицина. Я специалист военного дела. Нет, письмо явно не по адресу.
— Именно по адресу, господин Салех… — подымаясь с кресла, говорит доктор Адина Муртаза. — По адресу!.. — и уже тоном, не допускающим никакого возражения: — Вам надлежит оказать мне содействие в заключении контракта с двумя фирмами, указанными в письме, оплатить счета из выделенного вам фонда за поставку оборудования и продукции, обеспечить надежность и своевременность отправки грузов по известному вам адресу…
— Но, помилуйте, для чего нам вся эта отрава?! Неужто на доблестный штаб господина Бури совершили нападение бесчисленные полчища крыс? — шутя спрашиваю я своего гостя.
Но он, видно, шуток не любил, сказал строго, нахмурив брови:
— Итак, когда мы займемся конкретным делом, о котором пишет вам почтенный Абдула Бури?
И этот чопорный человек с отполированной до блеска лысиной стал мужем Джамили. Интересно, он когда-нибудь ей улыбается или всегда надутый, как индюк. Но, черт с ним, с этим Муртазой, я снова слышу ее голос.
— Да тебе, я вижу, это совсем не интересно, Салех…
— Что ты, что ты… Очень даже интересно. Я тебя внимательно слушаю, — покривив душой, отвечаю Джамиле.
— Так вот. Своему мужу я обязана тем, что он помог мне многое понять и расстаться с детской игрой в революцию. Мы все повинны перед своим народом. И я, и ты… Не за свое взялись дело. Не так сеяли… Семена другие, не для нашей земли. Вместо добрых всходов — смерть и горе получили… И решила порвать с нашей партией.
— Что?! Да не может быть! — невольно вырвалось у меня, и тут же, спохватившись, добавил: — А впрочем, может, и правильно сделала…
— Да, я сделала верный выбор… Еще тогда, когда границу пересекала. Со всем прошлым покончено! Забыла, вычеркнула все, что было в моей мятежной юности! И ты, как я понимаю, поступил так же, отошел от борьбы, расстался с родиной? Муж говорит, что преуспеваешь в коммерции, разбогател, деньгами соришь, живешь в свое удовольствие? Не так ли?
Я должен был отвечать, смотреть в ее большие черные глаза и лгать… Рассказывать о другой жизни, не отходя ни на шаг от выдуманной и утвержденной для меня легенды.
ГЛАВА XXVI
Мне было безразлично, куда идти. От улицы к улице, через мосты и переулки. Вокруг все та же жизнь, людная и суетливая. Со своими заботами и проблемами. Казалось, не будет конца и края этому большому городу. И вдруг, как в сказке, исчезли, растворились в воздухе громадины домов из стекла, бетона и металла, пропали прохожие и машины. Перед моими глазами зеркальная гладь небольшого пруда, окруженного развесистыми ивами. В голубоватой прозрачной воде ходят стаями юркие, красные рыбешки. Слегка покачиваются, как поплавки, раскрытые бутоны лилий. И тишина, пьянящая, таинственная… Разве что лягушки нет-нет да заквакают, посплетничают друг с дружкой. Оглянулся — ни одной живой души, забрел, кажется, далеко в безлюдье. Потянула к себе зелень раздольной лужайки… Вытянулся на траве во весь рост, руки под голову. Смотрю на белые облака. Одни сменяют других, плывут себе вольные и легкие по синему безбрежному простору. У них своя стихия, и нет им дела до моих тревожных дум.