Во втором отделении была сольная партия виолончели. Словно поднималась на больших и сильных крыльях белая птица. Надя представила, как птица прилетит в гнездо и обнимет крыльями птенцов, и как им будет уютно и сладко - спать в теплой белой тьме. Да, да, непременно белой, - Надя знала точно.
Виолончель давно умолкла, а Надя сидела в оцепенении, стискивая пальцами бинокль, о котором она совершенно забыла. Как и о том, что наступил антракт. Женщина рядом с ней тихо спросила: «Вам тоже понравилось? Вы так слушали...»
- Я... - смутилась Надя. - Я всегда так слушаю, я люблю Рахманинова. И Сибелиуса. И виолончель - она так поет! Это - как белая птица...
- Надо же, как Вы образно слышите! - восхитилась Надина соседка. - У меня сын такой же! Мама, говорит, эта музыка не звучит, она - летит, как птица... Надо же!
Надя слушала с интересом, и женщина, почувствовав к ней расположение, пожаловалась Наде, как старой знакомой: «Завидую Вашей маме - дочка никуда не уйдет, ни на кого не променяет, мама ей всегда будет нужна! А я вот сына вырастила... Всю жизнь на него положила, все силы! Консерваторию окончил, в оркестре играет. Гастроли, концерты...Он у меня - талант! Только не спрашивайте, милочка, чего мне это стоило! (Надя вовсе не собиралась спрашивать). Сколько денег ушло на репетиторов, на подарки, на дополнительные уроки... А инструмент вообще стоит запредельно! («Мадам» закатила глаза...) И явится какая-нибудь... на готовенькое! И отнимет у меня сына. И будет она ему и жена, и мать родна. А я никто! - расстроенно договорила женщина.
- То есть как - никто? Почему? - не поняла ее Надя. - Вы же сами только что говорили - мать никто не сможет заменить. Да и зачем? Он же не в детдоме рос, Ваш сын, - с мамой!
- Нет, что Вы, конечно не в детдоме. В интернате. Для одаренных детей! Я сама его туда отвезла, а он ехать не хотел, глупый. Плакал там все время, он у меня такой домашний мальчик...был, так переживал, даже похудел! Но ничего не поделаешь, живем-то мы в области, не наездишься. Бензин дорогой, да и машину жалко - гонять каждый день туда-обратно... Вот я его и отдала. Можно сказать, от себя оторвала!»
Патетические интонации «мадам» (как про себя именовала Надя соседку) прошли мимо Надиных ушей не задерживаясь. Ей было жалко мальчика, которого звали, как у Алексея Толстого, - Никитой. Он, конечно, уже не мальчик, он давно вырос. «Детство Никиты» давно прошло, но Наде все равно было его жалко! У Никиты, наверное, вовсе не было - детства...
- А на каникулы Вы его забирали - домой? - зачем-то спросила Надя.
- А как же! Конечно!! - эмоционально воскликнула ее соседка. - Я ведь сама преподаю, я учительница. Так что все лето - дома. И Никита со мной. Я ему поблажек не давала, занимался все лето как миленький! А то, знаете, говорят, у педагогов дети неудачные. - Так это не про меня! Я над ним как часовой стояла! Ведь стоит только уйти - он из дома улетучится и будет с ребятами на пустыре дотемна в футбол уродоваться! А разве ему можно - в футбол?!
- А почему нельзя? - не поняла Надя. - У него с ногами что-то?
- Да при чем тут ноги! - был возмущенный ответ. - Руки! Руки надо беречь, он же музыкант! Ну, и ноги тоже... А футбол и прочие глупости - это не для него. (Надя не считала футбол глупостью, но промолчала.) И «мадам», воодушевившись, продолжила:
- Но я стояла на страже днем и ночью! Спуску ему не давала, занимался с утра до вечера. И вот - результат. Блестящий результат!
- Но у него же каникулы, зачем же в каникулы - с утра до вечера? Хватило бы и двух часов! - возразила Надя, у которой на этот счет было свое мнение.
- Да что Вы такое говорите! - патетически воскликнула «мадам». - Настоящий музыкант отдает музыке всю жизнь. А два часа - это, извините, несерьезно. Это песчинка в море!
Надя содрогнулась. Как здорово, что из нее не получилось музыканта! Строение руки подвело: оно у Нади было неправильным, не таким, как требовалось, и ее не приняли в музыкальное училище. А она так хотела, так мечтала! Надя любила музыку всей душой, исступленно, фанатично. Могла переложить на ноты однажды услышанную мелодию, которую запоминала с первого раза. Могла навскидку, по первым двум тактам определить - Гайдн или Моцарт, отличала Паганини от Ференца Листа ( а не все - отличали!). И занималась как проклятая, по четыре часа в день... А когда в училище вывесили списки принятых, и в списках ее не оказалось, Надя плакала всю неделю. Не вышло из нее музыканта!
Надю никто не заставлял заниматься и не стоял над ней «часовым». Она занималась - сама! Надина мама даже обрадовалась, когда она не поступила. Она не хотела для дочери такой судьбы, - знала, что для нее это станет «пожизненной каторгой», с Надиными «нетехничными» руками, когда нужно часами добиваться за роялем того, что другим дается с легкостью. «Провалилась - и слава Богу!» - сказала Наде мама. Как хорошо, что у нее такая мама!