Лаврова смотрела на не родившихся детей со сросшимися телами, с избыточным количеством сосков, анэнцефалией, врожденной ампутацией конечностей, выворотом губ и век, волчьей пастью. Она смотрела на распластанный спинной мозг, открыто лежащий на передней стенке позвоночного канала, на ихтиозную кожу, похожую на панцирь черепахи. Смотрела на множественные примеры наследственных уродств, которые могут вызывать такие разрушительные последствия, что лишают всякой надежды на рождение. Она смотрела на детей Каина, отца всех людей, передавшего человечеству «каинову печать» — набор своих генов, среди которых затерялся слабый, едва заметный отпечаток души Авеля. Глаза Лавровой наткнулись на новорожденного ребенка с водяным раком лица. Гангренозный распад затронул не только слизистую, но и все ткани щеки. На месте щеки у ребенка была огромная дыра с рваными краями, на ее дне виднелись маленькие молочные зубы.
— Хорошо, что у меня нет детей. Я бы такого не вынесла.
— Ты? Ты что здесь делаешь?
Лаврова вздрогнула и оглянулась. У двери «анатомического театра» стояла их клинический ординатор Нагима.
— Ты что? Плачешь? — спросила она.
— Я? Нет, — Лаврова отвернулась к окну и вытерла влажные руки о накрахмаленный халат. — Ты иди. Я скоро.
У Минотавра Лаврову встретил Никита. У него был несчастный вид заброшенного ребенка.
— Она уехала, — горько сказал маленький мальчик. — Надолго.
— На сколько?
— На две недели.
Для него две недели были вечностью.
— Она приедет, — ласково пообещала Лаврова — Обязательно.
— Да, — кивнул он. — Она уехала на соревнования в Австрию. Они будут летать как птицы среди альпийских гор. Без меня.
— Не грусти, китенок.
Никита горько вздохнул.
— Как птицы, — повторил он.
Он уныло слонялся по дому, не находя себе ни места, ни занятия.
— Давай поедем в древнюю столицу Белой Орды, город Савран. Будем бродить среди его развалин и представлять, как он выглядел в старину, — предложила Лаврова.
Никита, казалось, ее не слышал.
— Ты меня слушаешь?
Он рассеянно кивнул.
— Если хочешь, чтобы она быстрее приехала, надо отправиться туда незамедлительно. Потому что единственный оставшийся в степи колодец исполняет самые заветные желания. Возле него лежит гора ведер. Надо привязать ведро к веревке, загадать желание и бросить ведро вниз, тогда оно наполнится свежей водой и даже самое неисполнимое желание сбудется. Поедем?
— Потом.
— Когда потом?
— Когда налетаюсь.
— А если никогда?
— Значит, никогда, — ответил маленький мальчик.
Минотавр рассмеялся.
Лаврова стояла у окна и смотрела вдаль. Она белой птицей летела над землей, то поднимаясь, то снижаясь. Она парила над древним Савраном, ее сильные крылья рассекали разогретый солнцем степной воздух. Она любовалась медресе и его благородными, стройными, как кипарисы, минаретами, стоящими на изящной террасе с колоннами. Она касалась крыльями чубов под куполами минаретов, тогда цепь приходила в движение и минареты начинали качаться, вызывая смятение и ужас чужестранцев и гордость жителей Саврана. Она слушала крик муэдзинов, созывающих к молитве. Смотрела на мощные крепостные стены, которые могли выдержать долгую осаду и сопротивляться осадным камнеметным машинам. Она ложилась на живот и вглядывалась во тьму окружающего город оборонительного рва. Потом крылья несли ее к кяризам, древней системе водоснабжения, гениальней которой еще никто не придумал. Она залетала в ее подземные галереи и взмывала к белому свету из длинного-длинного колодца, исполняющего желания.
— Куда ты смотришь?
— Никуда.
— Ты стоишь у окна уже час.
— Да.
— Ты не его мать. Он не твой сын. Ты должна это понимать.
— Должна, — как эхо повторила Лаврова.
От нее ускользала красота. Это было красиво и страшно.
Лавровой позвонил Стас.
— От Кости ни слуху ни духу.
— Ясно.
— Ты о нем ничего не слышала?
— Нет.
— Можно я буду к тебе приходить? Хоть иногда? Просто так, — попросил он, и голос его дрогнул.
— Нельзя, — ответила Лаврова и положила трубку.