Но он не сказал этого и только что-то буркнул в ответ.
– А все-таки, – спросил мистер Хайд, – как же вы узнали меня?
– По описанию, – последовал ответ.
– По чьему описанию?
– У нас есть общие друзья, – сказал мистер Аттерсон.
– Общие друзья? – хрипло переспросил мистер Хайд. – Кто это?
– Джекил, например, – сказал адвокат.
– Он не говорил вам ничего! – закричал Хайд в приливе гнева. – Никак не ожидал, что вы станете лгать!
– Ну, ну, – сказал мистер Аттерсон, – так разговаривать не годится.
Тот разразился злобным смехом; затем с чрезвычайным проворством отомкнул дверь и в мгновенье ока исчез в доме.
После того как мистер Хайд оставил его, адвокат еще постоял немного в полном смятении. Потом медленно пошел по улице, останавливаясь на каждом шагу, и по временам потирая лоб рукой, словно он терялся в догадках. Вопрос, который он сейчас обсуждал сам с собой, было не так легко разрешить. Мистер Хайд был бледен и очень мал ростом, он производил впечатление урода (хотя прямого уродства и нельзя было в нем заметить), он неприятно улыбался, в обращении его с адвокатом сквозила какая-то мерзкая смесь трусости и наглости, и говорил он пришепетывая, сиплым и каким-то обрывающимся голосом. Все это настраивало против него, но даже и все это, вместе взятое, не могло объяснить того никогда еще не испытанного отвращения, гадливости и страха, которые он возбуждал в мистере Аттерсоне.
«Здесь кроется что-то иное, – взволнованно твердил про себя адвокат. – Здесь есть что-то еще, чему я не могу подобрать названия. Да он и на человека-то почти не похож! Троглодит[5] какой-то! Или все это просто следствие низкой души, которая просвечивает изнутри и изменяет плотскую оболочку? Скорее, последнее. Ох, мой бедный старый Гарри Джекил! Если когда-нибудь приходилось мне видеть, чтобы на чьем-нибудь лице расписался дьявол, так это на лице вашего нового друга».
За углом боковой улички был сквер, окруженный старыми красивыми домами. Многие уже захудали и сдавались покомнатно и поквартирно людям всех родов и сословий – гравировщикам карт, архитекторам, сомнительным адвокатам и агентам темных предприятий. Однако один дом, второй от угла, видимо, и теперь был занят целиком. Дверь дома свидетельствовала о богатстве и довольстве, хотя сейчас она была погружена в темноту и только в верхнем стекле виднелся свет. Здесь мистер Аттерсон остановился и постучал. Хорошо одетый пожилой слуга открыл дверь.
– Доктор Джекил дома, Пул? – спросил адвокат.
– Я посмотрю, мистер Аттерсон, – сказал Пул, впуская посетителя в просторный низкий уютный холл, где, по деревенскому обычаю, в камине горел яркий огонь, пол был выложен плитками, а по углам стояли дорогие дубовые шкафы.
– Вы подождете здесь у огня, сэр? Или вам зажечь в столовой?
– Я останусь здесь, благодарю вас, – сказал адвокат, подошел поближе к огню и стал у высокой каминной решетки.
Его оставили одного в холле. Тут любил сидеть его друг доктор, и сам Аттерсон говаривал, что это уютнейшая комната в Лондоне. Но сегодня он никак не мог успокоиться, его пробирала дрожь: лицо Хайда не шло у него из головы. Жизнь казалась ему противна и гадка, что случалось с ним редко. Он был настроен мрачно, и в отблесках огня на полированных шкафах и в тенях, тревожно метавшихся по балкам потолка, ему мерещилось что-то зловещее. Он даже устыдился облегчения, которое испытал, когда Пул вернулся с известием, что доктор Джекил вышел.
– Я видел, Пул, что мистер Хайд входил через дверь старой прозекторской, – сказал он. – Так у вас заведено? Даже и в отсутствие доктора Джекила?
– Да, мистер Аттерсон, так и заведено, – ответил дворецкий. – У мистера Хайда свой ключ.
– Ваш хозяин, по-видимому, очень доверяет этому молодому человеку, Пул, – задумчиво сказал адвокат.
– Да, сэр, очень доверяет, – подтвердил Пул, – Всем нам приказано слушаться его.
– Я как будто никогда не встречался у вас с мистером Хайдом? – спросил Аттерсон.
– О, сэр, конечно, нет. Он никогда не бывает у нас на обедах, – ответил дворецкий, – По правде сказать, на этой половине дома мы видим его очень редко: он большей частью приходит и уходит через лабораторию.
– Ну, спокойной ночи, Пул.
– Спокойной ночи, мистер Аттерсон.
И адвокат с тяжелым сердцем отправился домой.
«Бедный Гарри Джекил, – думал он, – Чует мое сердце, что он попал в беду. В молодости он был отчаянный. Это, разумеется, было давно, но для божеских законов не существует давности лет. Да, наверное, так оно и есть; это призрак старого греха, язва тайного позора. Наказание подбирается pede claudo[6] годы спустя после того, как память позабыла, а себялюбие простило ошибку».
5