Дотянув свою длинную, словно стрела подъемного крана, ручищу, Палец вырвал какого-то гостя из закупоренных дверей, будто пробку из бутылки, проник в переднюю и вдруг через открытую дверь уборной увидал голую попку Пепичка.
Не церемонясь, он выбросил мальчонку во двор.
Огненный взрыв пришкварил к его спине нейлоновую сорочку. Он почувствовал, как обжигающий бич огня хлестнул его по спине, — и все! Ничего больше!
Полгода врачи выкраивали полоски уцелевшей кожи с его тела, чтобы залатать обгоревшую спину, с которой снимали черные лоскуты вместе с прикипевшей сорочкой. Длинные волосы обгорели и торчали ежиком, из бинтов он моргал Ружене светло-карими глазами, лишенными ресниц.
— Кто-нибудь помер? — спросил он. — Мне ничего не говорят.
— Никто, — ответила она. — Все успели смыться.
— Я сейчас не больно красивый, — продолжал он. — С меня содрали шкуру, словно с поросенка.
— Так ведь красавцем ты никогда не был, — успокоила его Ружена.
— Что с Пепичком? — сказал он.
— Порядок. Немножко разбил нос. Теперь гундосит навроде тебя.
— А с домом?
— Плохо. Там жить нельзя. Мы у родителей.
Взрыв выбил окна из всех домов в радиусе пятидесяти метров. Приподнял новую крышу на доме Пальца на четверть метра и опустил почти что мимо. Сместившись, вязка сорвала трубу. Взрывная волна смела облицовочную плитку в кухне и в ванной, вышибла окна и двери. Дом стал походить на избитого моравского молодца в шляпчонке набекрень.
— Не боись! Все образуется, — продолжала Ружена, — выйдешь, опять приведешь в порядок.
— А как? — сказал он, не глядя в ее сторону.
— Что — как?
Она засучила рукав, и под кожей заиграл могучий бицепс, лишь слабо напоминающий женственную округлость.
— Вот этой одной рукой я поднесу двадцать кирпичей аж до самой крыши, — сказала она, и не нашлось бы такого человека, который бы ей не поверил.
— Ты вернешься? — спросил он не слишком решительно.
Дом превратился в развалины, а сам он едва не сгорел, как бумажный черт. Когда снимут повязки, вполне могут «женат» исправить на «разведен».
— Почему это я должна возвращаться? — рассердилась она. — Не плети чего не надо, никуда я не уходила.
Перевод с чешского В. Петровой.