Я смотрю и вижу, что по трапу спускаются Игорь, Сашко-штурман и Валька.
"Вот оно что! Так они, значит, немецкие пионеры, а не наши".
Мы идём по острову и подходим к шалашу. Возле шалаша стоит Кукурузо.
"Знакомьтесь. Губернатор острова Переэкзаменовки Робинзон Васильевич Кукурузо, - говорю я, как мне кажется, на чистейшем немецком языке, а сам думаю: "Чего это я его губернатором окрестил? Что он, капиталист, что ли? Он же наш, советский Робинзон. Надо было, наверное, сказать: "Председатель сельсовета". Но какой же тут сельсовет, если это необитаемый остров и Кукурузо здесь один!"
Между тем Кукурузо говорит:
"Пожалуйста!"
И мы входим в шалаш.
Входим в шалаш и оказываемся в большой светлой комнате, где всё белое, как в больнице. Посередине на белом столе стоит блестящая никелированная кастрюля.
"Кастрюля, - объясняет Кукурузо. - На транзисторах. Сама варит. Без огня".
Ты смотри. Вот чёртов Кукурузо. Всё-таки понавыдумывал это самое... На транзисторах. А говорил, что на острове нельзя ничего выдумать.
"Дер Штуль?" - спрашивает вдруг Валька.
"Дер Бляйштифт", - отвечаю я и сам удивляюсь, как складно выходит. Ведь она спросила: "Слушайте, а вы браконьера своего поймали?" - а я ответил: "Конечно, поймали. Всё в порядке. Не волнуйтесь".
Какой хороший немецкий язык: одно слово скажешь - и всё понятно. Надо будет на следующий год попроситься в школе в немецкую группу. Обязательно. Отличником в ней стать - раз плюнуть. Теперь я понимаю почему все они - и Валька, и Игорь, и Сашко - отличники. Тут вдруг ко мне подходит Гребенючка и говорит:
"Даме всегда надо уступать место!" - и изо всей силы толкает меня в грудь.
"Только так!" - слышится голос Сашка-штурмана. И я лечу, лечу, лечу куда-то в пропасть. Хоп - и просыпаюсь. Лежу на полу. Болит плечо. Это я во сне свалился с кровати.
Вот ведь какая ерунда приснилась.
Было уже поздно. Мама и папа ушли на работу. На столе, прикрытый салфеткой, стоял завтрак и лежала записка, в которой мать наказывала сделать то-то и то-то по хозяйству. Очевидно, по моему вчерашнему поведению она заключила, что это доставляет мне большое удовольствие.
Я поморщился. Не очень-то легко быть хорошим.
Провозился я до полудня. Потом полез на великую китайскую на наблюдательный пункт - посмотреть, что там делается у браконьеров.
Во дворе у Кнышей было тихо. Кнышиха, наверное, на базаре, а Кныш... Кныш лежал под грушей и спал. Вероятно, всю ночь чинил сети и теперь отсыпался.
Он лежал на спине, прикрыв лицо от солнца рукой. И когда я взглянул на его волосатую руку с растопыренными пальцами, мне даже показалось, что на этих пальцах когти. Как это мы будем задерживать его - такого длинного, волосатого и страшного, - у меня не укладывалось в голове. Слез я и пошёл на улицу, прогуляться. По дороге я заглянул во двор к Реням. Дед Варава сидел на завалинке и точил косу.
"Эх, ничего вы, диду, не знаете, где сейчас ваш дорогой внучек, - подумал я. - Если бы знали, не сидели бы так спокойно. А ночью сегодня вообще неизвестно, что его ждёт! Настоящая военная операция. Может, и стрелять придётся!"
Но дед Варава даже головы не поднял. Крадучись, чтобы он меня не заметил (а то, чего доброго, ещё спрашивать что-нибудь начнёт), я проскользнул мимо открытой калитки и пошёл дальше. На душе у меня было неспокойно. Всё-таки задерживать браконьера - это не шутки. Это не какая-нибудь там мальчишеская выдумка, а настоящее серьёзное дело. Может, лучше было бы всё-таки рассказать взрослым и уже с ними... Но это значит - раскрыть тайну острова, предать Кукурузо.
Это - измена, предательство. А на предательство я не пойду. Ни за что! Нет! Всё, что угодно, любая опасность, но не предательство.
- Чего это ты нос снова повесил? Опять что-то натворил и мать ремня дала? - услышал я вдруг. Поднял голову. У колодца с вёдрами и коромыслом стояла Гребенючка и смотрела на меня с улыбкой. - И чего это ты один? А где же твой переэкзаменовщик? Поссорились, что ли?
Наверное, надо было ей сказать что-нибудь резкое и презрительное:
"Не твоё свинячье дело", - но мне не хотелось так говорить, и я просто сказал:
- Он в Песках, у тётки.
- А ты, бедненький, ходишь и плачешь. И опять я удержался от обязательного в таких случаях: "Сама ты плачешь. Вытри у себя под носом", - а честно признался:
- Не плачу, но скучаю.
Мои непривычно смиренные ответы, должно быть, удивили и тронули Гребенючку. Она посмотрела на меня с сочувствием и сказала:
- Так чего же ты к школе не приходишь, на площадку? Мы там всегда в волейбол играем.
- Да-а... - неопределённо протянул я.
И вдруг мне очень захотелось рассказать ей и про остров, и про браконьера Кныша, и про юных следопытов, и даже про сон, который приснился мне сегодня. Я еле сдержался. Если бы это была только моя тайна, я бы, наверное, рассказал. Но Кукурузо!.. Он бы никогда не простил мне этого. Как трудно порой быть верным другом!
И ещё я подумал: "А умеет ли Гребенючка танцевать казачок?" И почему-то решил, что, наверное, умеет...
Пока мы говорили, она опустила ведро в колодец и теперь начала вытаскивать, крутя обеими руками ручку ворота. Я сперва смотрел, потом махнул рукой: "А! Кукурузо не видит!" - и сказал:
- Давай помогу!
Она ничего не ответила, я взялся за ручку, и мы стали крутить вдвоём. Мы крутили так энергично, что ведро ударялось о стенки сруба и слышался беспрерывный плеск. Когда мы вытащили, воды было всего полведра. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
- Давай ещё.
Мне было очень весело вот так, вдвоём, крутить ворот. Мы толкали друг друга, а один раз даже стукнулись лбами. И всё время смеялись. Стало жаль, когда вёдра были уже полными.
Она нацепила их на коромысло, взяла на плечо и пошла, покачиваясь. Где-то в глубине у меня шевельнулась мысль: надо бы помочь ей, донести хоть до ворот... Но на это у меня уже не хватило пороху. Я только молча смотрел ей вслед. И думал, что на необитаемом острове я бы не жил ни за что на свете. Даже если бы мне подарили велосипед "Орлёнок"...
"Ой! - вспомнил я вдруг. - Кукурузо же просил скрипачей привезти. А сельмаг скоро закроется".
И тут, как палкой по голове, стукнула меня мысль: "Батюшки! Да у меня же денег ни копейки! А скрипачи - девять копеек сто граммов. Что делать? Пока мать или отец придут, сельмаг будет уже закрыт".