— Черпак не забудь, а то ртом хлебать придётся. Видишь, течёт всё-таки, калоша старая,— сказал Ява.
Оттолкнулись мы и поехали.
Обогнули островок — и уже в камышах. По узенькой полоске плывём. Гребёт Кукурузо — хоть и я хорошо умею,— но у него получается лучше. Гребёт тихо, осторожно — глядит в оба. Стружка узкая, всё время заворачивает. Гребёшь сильнее, чем нужно — раз! — и лодка уже носом в камыши залезла. Отталкивайся тогда назад, вытаскивай нос — морока!.. Хорошо гребёт Кукурузо — ни разу в камыши не врезался.
Я лежу на носу, смотрю в воду. Вода прозрачная-прозрачная, до самого дна видно: водоросли, корневища лилий, коряги. И даже видно, как среди водорослей рыбы шныряют. Интересно!
Всё дальше и дальше углубляемся мы в плавни. Неожиданно за поворотом открылся широкий плёс[5]. Гладь — ни морщинки. Белые и жёлтые лилии разбросаны, как на картинках, что на нашем базаре продаются. Только вместо лебедей посреди плёса два нырка плавают. Увидели нас — и нету. Так быстро нырнули — вроде и вовсе не было. Потом глядь — метров за двадцать появились, будто другие…
Снова мы в стружку заехали.
Ш-ш-ш! С-с-с! Ш-ш-ш! — утки пролетели.
Охотничий сезон не открылся, и, ещё непуганые, утки смело летают над нами.
— Вот бы ружьё! — говорит Кукурузо.
— Да-а,— тяну я.
Правду говорят — охотничий рай тут, в плавнях. Представляю, сколько охотников приедет на открытие сезона. И те, конечно, приедут, киевские, что всегда приезжают. Вот тот долговязый, в очках,— Олег, который собственную «Волгу» имеет. И коренастый Сидоренко. И скуластый, с редкими волосами Задвижка (настоящая фамилия такая). И совсем без волос, лысый, толстый Батюк. Все они кандидаты в какие-то науки.
Как бы там ни было, но и на этот раз киевские кандидаты, должно быть, приедут и снова, наверное, остановятся у деда Варавы. Они знают, у кого останавливаться. И с вечера по старой охотничьей традиции будут пить водку, и рассказывать разные охотничьи истории, и петь песни, и подтрунивать друг над другом. А на рассвете дед разбудит их, и они, поспешно собирая свои охотничьи доспехи, будут морщиться от головной боли, дрожать мелкой дрожью от утренней прохлады и стонать. А Батюк, как всегда, вообще не захочет вставать. Накрыв лицо шляпой, он будет хрипло бормотать сонным голосом:
— Ложитесь! Чего вы вскочили! Ночь на дворе. Не успели улечься — и уже… хр-р-у,— и сразу перейдёт на храп.
Они будут долго расталкивать его, он будет лягаться, говорить: «Идите, я вас догоню»,— наконец ругнётся и встанет. И отправятся они в плавни. Дед на челноке, они на плоскодонках. Дед только и делает, что стоит и ждёт их. Потому что они не едут, а зигзагами дёргаются по воде: с левого борта гребнут, лодка вправо плывёт, с правого гребнут — влево плывёт и так всё время. А челнок деда как по струнке идёт. Ох и челнок у деда Варавы! Лёгкий как пёрышко, летит по воде, как птица, как новые корабли на подводных крыльях. Однако усидеть на нём, кроме деда, мало кто мог. Очень неустойчивый, вёрткий челнок. Плывёшь на нём, вроде по канату идёшь,— всё время балансировать надо.
В позапрошлом году на открытие охоты охотников к нам понаехало тьма. Лодки сразу все разобрали.
А киевляне опоздали — ночью приехали. Не досталось им лодок. Один челнок дедов остался. Что делать?
— Вдвоём на этом челноке ехать и думать нечего — потонет,— сказал дед.— А то можно было бы развести на места.
— Так по одному же можно переехать,— говорит Задвижка.
— Совершенно верно,— спокойно замечает дед.— А оттуда кто лодку будет перегонять?
— М-да,— глубокомысленно промычал Задвижка.
— А если пацанов использовать! — сказал Олег (мы как раз тут же стояли).
— Ещё утопите мне пацанов,— сердито буркнул дед.
— Да нет! Чего там! — вырвалось у меня.— Мы же лёгкие. По очереди будем перевозить. А если и перевернёмся, так вы же знаете, как мы плаваем! Как рыбы!