– Ой, барин, напугали вы меня, − лукаво косясь, сказала она. − Я вас провожу. Барыня велели просить вас позавтракать.
И с этими словами она быстро помчалась вперед. В гостиной был сервирован стол на двоих, и от горевшего кандилябра свет искрился, преломляясь через хрусталь, и играл серебряными приборами, разложенными на столе. Графиня задумчиво сидела в кресле и, увидев меня, плавно поднялась, протягивая руку для приветствия.
– Как спалось? − спросила она. − Какие сны посетили вас ночью?
– Спасибо. Все было превосходно. А что касается снов, я не успел их увидеть, так как надо было просыпаться, − шутливо ответил я.
– Прошу вас, − она показала рукою на стол, на котором, приветливо пофыркивая, стоял медный самовар со множеством медалей по бокам.
За завтраком мы почти не разговаривали. Каждый был погружен в свои мысли, мысли о будущем дне, о будущем семьи, будущем царя, будущем России. Провожая меня к выходу, графиня сказала, что ее кучер Егор отвезет меня на станцию, чтобы я зря не терял времени. Выйдя на крыльцо, я увидел уже запряженный экипаж, возле которого, покрикивая на лошадь, важно прохаживался мой ночной собеседник. Повернувшись к графине, я поцеловал ее руку и поблагодарил за гостеприимство. Едва сдерживая слезы, она быстро перекрестила меня и, притянув мою голову своими руками, поцеловала в лоб.
– Да поможет вам Бог, − сказала она.
– Только на него и вся надежда, − ответил я. − Спасибо еще раз вам за все, − и я, низко поклонившись ей, повернулся, чтобы сесть в экипаж.
– Погодите! − остановила она меня.
Быстро скинув с головы шаль, она закинула руки за шею и, расцепив золотую цепочку, протянула мне правою рукою медальон.
– Пусть он хранит вас. Здесь мой портрет. И знайте, где бы я ни была, я всегда буду молиться за вас и приду к вам на помощь.
С этими словами, повесив медальон мне на шею, она резко повернулась и заскочила в дом. Посмотрев ей в след, я в задумчивости спустился с крыльца и сел в экипаж. Егор, уже сидевший впереди, чмокнул губами и хлопнул вожжами, бросил наше транспортное средство навстречу новым событиям, которые были уготованы мне судьбою.
Дорога в Петроград
Примерно через час мы добрались до станции. Чтобы не привлекать к себе внимания, я перед станцией остановил Егора и через небольшой лесок вышел на привокзальную часть. Несмотря на ранний час народу было много. И местные жители, и солдаты, и крестьяне. Конечно, гражданский цвет терялся на фоне серых солдатских шинелей. Казалось, толпа состоит не из отдельных частей, а представляет собой единое целое, которое одним махом накрыло железнодорожную станцию и теперь выжидало чего-то, принюхиваясь и присматриваясь по сторонам. Слышались отдельные фразы, короткие реплики и раскатистый мат, который порой перекрывал весь этот шум. Все ждали поезд, который должен был отправляться в Петроград.
Никого из железнодорожных смотрителей на перроне не было видно. Я решил подойти к кассе, окошко которой сиротливо смотрелось в конце станционного здания. Приблизившись к нему, я увидел дремавшего за столом служащего в потертой железнодорожной фуражке. Вежливо поздоровавшись, я спросил, как скоро прибудет поезд. Это вывело его из полусонного состояния, и он, осмысленно взглянув на меня и зевая, ответил:
–Да, кто его знает! Сегодни все перепуталось. Нет ни порядка, ни уважения. Вон солдатики шастаются с оружием и пускают его в ход, надо и не надо. Давече, ночью приставили его к груди и кричат, подавай им немедленно состав. Чуть в расход не пустили. Всем все надо немедленно. А где его взять? Паровозов, вагонов не хватает. Все ломается, а ремонтировать кто будет? Да, нет тебе ни власти, ни порядка. Потому, господин хороший, я отвечу вам так. Обычно состав выезжает в 7 утра. Теперь он задерживается, как правило, на час или два. Ждите, скоро должен быть.
Поблагодарив его, я отошел от кассы и стал сбоку здания так, чтобы видеть всю картину железнодорожного перрона. У меня было еще достаточно времени, и я стал наблюдать за толпой.
Вскоре она перестала быть для меня безликой массой, распалась на отдельные картинки, те, в свою очередь, на отдельные элементы, и я стал различать и фиксировать отдельные лица людей, проходивших мимо меня или стоящих на перроне. Вон группа английских матросов в бескозырках с бомбончиками. Там − молоденькая медсестра с раненым солдатом, а вон рядовой в серой шинели − явно переодетый офицер, что видно по осанке и манере поведения. Так я переводил взгляд по мере своего интереса к изучаемым человеческим персонажам, пока не уперся в чей-то знакомый профиль. Автоматически сработали рефлексы, «вбиваемые» нам при обучении , и память стала выдавать наверх возможных фигурантов, которые имели схожее строение. Однако нужная фигура пока не высвечивалась. Чтобы как-то ускорить процесс опознания, я стал передвигаться чуть вбок, рассматривая внимательно заинтересовавших меня собеседников. Их было трое.
Один, одетый в штатское габардиновое пальто, походил на маклера средней руки, хотя был выряжен в стандартный наряд. Во время разговора у него бегали глаза, которые к тому же имели разную расцветку. Это уже настораживало само по себе, потому что являлось своеобразной меткой, которой наделялся человек, несущий в себе отрицательную энергию. Второй собеседник был достаточно высокого роста, чуть сутуловатый и одетый в солдатскую шинель. Космы грязных волос ниспадали с его головы. Глаза у него были злые и расположенные близко друг к другу. Казалось, что он смотрит в известную только ему одному точку. При этом он свирепо усмехался. Именно звериная свирепость была написана у него на лице. Даже бывалые фронтовики из-за этого выражения лица обходили стороной эту троицу, чем она и выделялась из общей массы присутствующих.
Наконец я нашел нужную мне точку обзора, и в моей голове как бы щелкнул контакт, найдя нужный ответ на поставленный вопрос. Из тысячи лиц всплыло одно лицо, которое соответствовало третьему собеседнику. Это был мой ночной визави, одетый все в ту же венгерку и кубанку. Он тем же характерным манером держал правую руку в кармане и щурил на собеседников свой единственный глаз. Однако его лицо как-то изменилось. Или я плохо разглядел его в темноте, или за это время с ним произошли какие-то трансформации. Чтобы выяснить это, я осторожно продолжил свое боковое движение, пока полностью не открылось его лицо. Я остановился пораженный. На его лице было два глаза. Причем один из них как бы светился изнутри, особенно, когда из-за туч стало выглядывать солнце. Присмотревшись более внимательно, я понял, что это был искусственный глаз, выполненный из какого-то материала, который словно излучал в пространство какую-то энергию. Вот почему собеседник, одетый в пальто, стрелял глазами в разные стороны, очевидно, боясь посмотреть прямо в глаза своему партнеру, чтобы не попасть под его воздействие. Вполне вероятно, что он не раз попадал под влияние этой энергии и не хотел повторения. Второй громила тупо смотрел в этот глаз, вероятно, уже находясь под его влиянием, и казалось, готов был выполнить любую команду одноглазого.
Пока я собирался с мыслями и анализировал то, что мне выдала память, одноглазый, почувствовав внимание к себе, стал нервно крутить головою, словно пытаясь определить, откуда может исходить потенциальная опасность. Увидя его лихорадочные движения я счел за благо смешаться с толпой и передвинуться в другой конец перрона. Тем более, что раздался паровозный гудок и трудяга-паровоз медленно втащил к перрону пассажирский поезд. Раздался звон привокзального колокола, и толпа с криком и воплями бросилась на штурм состава. Подхваченный этим водоворотом и подталкиваемый со всех сторон, я очутился возле вагонных поручней. Ухватившись за них, я успел вскочить на первую ступеньку и от толчков в спину буквально ввалился в вагон, где был зажат во втором купе возле окна. Минут через двадцать давка прекратилась и стало возможным даже дышать. Это означало, что посадка закончилась и мы скоро тронемся в путь. На перроне еще бегали опоздавшие и неуспевшие втиснуться в вагоны. Они пытались хоть как-то уцепиться за вагоны, но это был сизифов труд, так как даже на крыше не было свободных мест.
Наконец на перрон вышел дежурный по станции в красной фуражке и, не обращая внимания на вопиющие нарушения правил безопасности перевозок, подошел к вокзальному колоколу , а затем достал из кармана большие часы. Открыв крышку циферблата и посмотрев на время, он ударил в станционный колокол , тем самым давая команду на отправление состава. Паровоз рявкнул гудком, и состав, словно сорвавшись с цепи, дернулся и стал, медленно пыхтя, набирать скорость в сторону Петрограда. Все облегченно вздохнули и начали устраиваться поудобнее. Я снял фуражку, положил ее на колени и перестроил выражение свого лица, придав ему больше доброжелательности и расположенности к общению с окружающими. Для этого я опустил складки губ, расправил лоб и натянул на лицо полуулыбку, сконцентрировав внутреннюю энергию на расположение к сидящим рядом попутчикам и принялся осторожно их рассматривать. Полувопросительное, полуглуповатое и наивное выражение лица очень сильно влияет на окружающих. Как учили нас, это толкает собеседников к вам навстречу. Они пытаются вам помочь, просветить, втолковать, научить, и вы, благодарно воспринимая их помощь, получаете достаточно много ценных сведений, подталкивая их к этому своими наивными вопросами и радостным выражением лица, означающим, что до вас наконец-то дошла та или другая истина, которую они излагали. Чем шире круг собеседников, принимающих участие в разговоре, тем шире поток сведений, которые вы хотите получить. Учитывая, что я достаточно долго не был дома, мне хотелось из первых рук узнать мнения о событиях, произошедших в стране за время моего отсутствия. Я ждал, когда завяжется беседа, чтобы потом плавно перевести розговор в нужное мне русло.