Рука сама потянулась к ближайшему яблоку. Как же есть хочется!
Но, едва коснувшись яблока кончиками пальцев, я осознал, что голод не мой. Это яблоня хочет есть.
Я отдёрнул руку и шагнул назад. Яблоня больше не казалась красивой, а яблоки налились чёрно-алым нездоровым багрянцем. Казалось, дерево тяжело и алчно смотрит на меня плодами. Листва шевельнулась, хотя окрестные деревья замерли без движения, не тревожимые ветром.
Я сделал ещё шаг назад, и ветви потянулись ко мне. К счастью, стоило дотронуться до амулетов, пробуждая их защитную силу, как яблоня сделала вид, что мне просто померещилось.
Но чёрно-красные плоды продолжали следить за мной, пока я не скрылся в лесу.
За лесом простирались луга, поросшие невысокой густой травой. Они тянулись до самого предгорья, где и прятались Цепные пещеры.
Посредь луга зияла трещина, чёрная и зловещая. Длинная: не видно было, где она кончается. По обе стороны от трещины трава увяла, а вокруг стояла мёртвая тишина (жуткая тишина — это правильно, так ведь?). На мгновенье мне показалось, что я оглох. Я отступил в лес — и тут же послышалось беличье цоканье и шуршание листвы. Сделал шаг вперёд — тишина.
Что ж, трещина в земле вряд ли прыгнет на меня.
В тишине время будто остановилось. Даже собственное дыхание было беззвучным, и я не мог измерять время по числу вдохов и выдохов. Бесшумно двигались ноги: шаг, ещё шаг, двадцать шагов, сто, двести, триста пятьдесят. Сбился (как в кошмарном сне, правда?)
Я будто оглох и онемел.
Несколько раз оглянулся, пытаясь понять, не иду ли я на месте. Зелёная стена леса медленно удалялась. Значит, всё же иду. Но оглянувшись в четвёртый раз, я вдруг запутался, не понимая, куда идти: к лесу или от него? Прошёлся в одну сторону, потом в другую. Постоял на месте, попытался поговорить сам с собой, но собственный голос показался таким нелепым, таким странно-чужим, что я замолчал.
Долго вспоминал, куда и зачем я вообще иду. И кто я такой. Что забыл здесь возле разлома, в который так и хочется заглянуть, но почему-то нельзя?
Пульсирующее сияние амулетов привлекло моё внимание, хотя я не сразу понял, что это и зачем оно светится. Но стоило прикоснуться к источнику света — я вспомнил всё.
И пошёл в нужном направлении, больше не оглядываясь.
Когда мне стало казаться, что я уже целую вечность бреду по этому лугу вдоль трещины, которой уже давно полагалось кончиться, я услышал звук.
Это был голос, но я секунд десять не мог понять, что он говорит, откуда исходит и кому принадлежит. Я остановился и медленно повернулся.
За спиной в паре шагов от меня стоял Итан. Как он здесь оказался? Я бы услышал, если б он шёл за мной по лесу, увидел бы его тут, на равнине, когда не мог определиться, куда идти.
Он открыл рот, и его губы шевельнулись, обозначив моё имя:
— Марк.
У меня во рту пересохло, словно в поле, не знавшем дождя. С третьей попытки мне удалось сглотнуть и произнести:
— Что ты тут делаешь?
— Иду за тобой.
Губы брата сложились в усмешку, но она была чужой на его знакомом лице. А его глаза больше не были пустыми.
(Хорошо, что он здесь, верно? Ты же рад видеть брата?)
— Тебе нельзя тут быть.
Итан покачал головой:
— Это тебе нельзя, Марк. Старый Раген тебя использует. Как использовал папу и маму. Его внук — наследственный маг. Он должен был отнести ключ. Но старик всё медлил. Медлил, пока монстры дожирали людей по всему свету.
(Как думаешь, почему?)
— Как думаешь, почему?
Я покачал головой:
— Не знаю, Итан. Наверное, у него были причины...
Мне самому мои слова показались неубедительными. Брат коротко рассмеялся.
За его спиной сгущались тени, пронзительно-чёрные в дневном свете. Я не мог отвести глаз, наблюдая, как они складываются в смутно знакомую восьмилапую фигуру со змеиной мордой.
— Потому, что ему жалко внучка. Ведь когда ты откроешь Печать, внутрь утянет не только Зло, но и тебя. Это верная смерть, Марк. Раген отправил тебя умирать.
(Ай-яй-яй, какой нехороший старик!)
Итан продолжал:
— Раген всё ждал, когда найдётся хоть какой-то наследственный маг. А тут ты, готовый на всё ради памяти папы и мамы!