Опять с мест раздались возгласы: «Правильно! Шлепнуть его! Опозорил коммуну!»
Общее собрание вынесло решение: просить коллегию ОГПУ применить к Стерлину суровые меры наказания. С этим решением многие не согласились, и все кричали: «Расстрелять его, гада!» Поднялся шум.
В заключение выступил управляющий коммуной Михаил Михайлович Кузнецов участник гражданской войны, коммунист, чекист-пограничник. Все знали, что у него больное сердце. Кузнецов пользовался не только доверием коллегии ОГПУ, но и большим авторитетом среди коммунаров. Все знали, что работает он не щадя здоровья.
— Должен вам сказать от чистого сердца, — глухо заговорил Кузнецов, и все заметили, что он очень бледен, волнуется. — Трудно было сидеть на таком собрании. Очень трудно. Вижу, вам дорога коммуна… вы все оказались на высоте. С таким коллективом мы все тяготы… они не страшны будут…
Вдруг Кузнецов схватился за сердце и совсем замолчал. Лицо его посерело, он схватился рукой за глаза, грузно осел на стул. Не подхвати его Василий Беспалов, управляющий коммуной мог бы повалиться на пол.
С общего собрания коммунары расходились медленно, в глубоком молчании. Несмотря на поздний час многие задержались на дорожке, ведущей из клуба в общежитие: всем хотелось увидеть Кузнецова или хотя бы узнать, как он себя чувствует.
— Лежит в кабинете у заведующего клубом, — сообщил кто-то. — Не может идти. Дядя Сережа лекарство дал.
Из гаража вызвали машину и Кузнецова отвезли домой.
…Года полтора спустя один из новичков, прибывших из Соловецкого лагеря, сообщил, что встречал там Стерлина: Стерлин отбывал на острове наказание».
7 июня 1932 г.
«Опять Боба сократили. Куда же его сунуть? Попробовать в счетоводы? Но молодец, хоть посещает все репетиции, играет. Про Боба Лешка Хавкин сказал, что «балалайка у него и поет и разговаривает». Наш болшевский струнный оркестр усиленно готовился к Всесоюзному конкурсу, и, говорят, у них есть шансы быть замеченными. Играют они действительно здорово! Слушать — одно удовольствие».
11 июня 1932 г.
«Удивил меня Боб. Вдруг заявил, что хочет обратно на обувную к своему станку фрезер-уреза. Надо же такое?! А я-то старался ему «умственную» работу достать. Опять закапризничал, что ли? Я так и спросил его:
— Новый каприз?
— Больше не буду тебя теребить: два дня думал — точка.
Подумал, говорю спокойно:
— Хорошо. Но имей в виду, если еще раз передумаешь — отказываюсь и умываю руки.
Боб сразу повеселел. Я замечаю, что многие из «бывших» (конечно, я воров имею в виду) — люди минуты, настроения, очень вспыльчивы и так же быстро из уныния впадают в радость, и наоборот».
17 июня 1932 г.
«Сегодня Боб разоткровенничался. Из четырнадцатого корпуса я уходил поздно, он пошел меня провожать и вот тут-то по дороге разоткровенничался, хотя я его не расспрашивал и даже не задавал наводящих вопросов.
Оказывается, решение вернуться на обувную фабрику принял после разговора с Наташей. Значит, встречаются и Наташа делает то, что я ей посоветовал. С какой вот только целью делает? Нравится ей Боб, и она имеет серьезные виды или просто, чтобы помочь парню не утонуть в стакане? А если у нее нет ничего серьезного, то как бы Боб потом еще хуже не раскис.
Вернусь к тому, что он мне рассказал.
— Высмеяла меня Наташка. Высмеяла. «Ты что же, презираешь рабочий класс? Я вот рабочая, трикотажница. Может, плоха тебе?» Вот что загнула. Я ей, понятное дело: «Ничего подобного. Из-за тебя. Чтобы приметила». А она в глаза рассмеялась: «Промахнулся. Уж если в интеллигенцию полез — учиться в техникуме надо». Понял? Все ей не так. «Я, — говорю, — в оркестре играю». Она тут согласилась, что это хорошо, но сказала, что теперь в самодеятельности рабочих полно.
— Верно, — перебил я Боба. — Профессию надо выбирать по душе.
— Попробую еще на фрезере-уреза. То, что я там был винтик, это верно, и одни и те же движения. Ну и плановиком не интересней: высчитывай да записывай, путайся с цифрами. Лучше уж на обувной.
На этом окончательно и порешили».
18 июня 1932 г.
«Встретил Наташу, разговаривал. Не пойму я ее: молчит и смеется. Ладно, сами разберутся. Но девчонка она, видно, с головой и с характером. Разговоров о том, чтобы трепалась с ребятами, о ней нет. Да и Боб говорил, что она не из таких. А то ведь у нас имеются некоторые — горе луковое, хуже ребят.