— Как же это тебе удалось? — спросил я.
— Последнее время я работал грузчиком в Беломорске. Цыган там один отбывал срок и задумал срываться. Жена ему привезла с Украины удостоверение и справку, будто бы он приезжал сюда хоронить брата. И вдруг он получает досрочное освобождение. Я и купил у него документы. Деньжонки имел: хорошо зарабатывал, играл в карты. Хранил я их в поясе штанов. Ну… за час до отхода пробрался на станцию, купил билет. Охрана в Беломорске со стороны лагеря всегда выстраивалась минут за пятнадцать до отхода, я держался за вокзалом. Поезд подошел — сел. Едва тронулись — двое с револьверами: «Ваши документы». Тогда фотографий на удостоверениях не было, а паспорта еще не вводили. По рождению я был лишь на год старше цыгана — прошло.
Жена моя ахнула:
— А поймали б?
Она у меня местная, деревенская, воровских дел не знала. Михаил пожал плечами:
— Суд и новая ссылка… на тот свет.
— А кто тебе к нам в коммуну посоветовал? — спросил я.
— Голос с того света и посоветовал. Приехал в Москву я днем, и сразу к брату. Неродной был, сын Григорьевых из Теликовки. Встретил хорошо, выпили. А вечером я сказал: «Проведать друга хочу», — и поехал на Серпуховку к Алехе Кабанову. Пообещал брату: «Ночевать вернусь». А с Алехой мы когда-то подельщиками были. Думаю, застану ль? На воле ль он? Оказался дома, хорошо встретил, бутылку на стол. Тары-бары — второй час ночи. Жена его кинула мне подушку на диван, одеяло: «Оставайся». Наутро Алеха опять не отпустил, похмелялись. «Есть, — говорит, — магазинчик. Кассу можно взять». Я чиркнул рукой по горлу. «Сыт. Обожду. Сгребут — вышка мне». Расстались по-хорошему, к брату добрался лишь затемно, а он встречает белый. «Только час как засаду сняли. Соседка на тебя донесла». Я за кепку да к знакомым девчонкам Гуревичам. Жили они на Верхней Масловке, когда-то с их братом я квартиру брал. Погиб он. Застопорили мильтоны, кричат: «Стой!», он бежать, а они с нагана. У них переночевал, девчонки посоветовали: «Езжай в Болшево». И вот привет вам с кисточкой.
— Умные эти девчонки, — сказал я Михаилу. — Сейчас на работу мне, а вечером позову Павла Смирнова, кое-кого еще, обсудим твой вопрос.
О прибытии Михаила Григорьева я еще утром доложил руководителю воспитательной части. А сейчас вдобавок переговорил с управляющим Богословским и сказал, что готов за Григорьева поручиться. Он расспросил меня, что за человек Михаил, подумал и согласился:
— Что ж, есть смысл.
И научил, как действовать.
Когда я вернулся домой, там уже был Павел Смирнов и шла оживленная беседа.
«Встретились друзья, — подумал я весело. — Теперь надо будет добиться, чтобы жили вместе. Чего только в жизни не бывает».
— Как решили? — встретил меня вопросом Михаил. — Возьмете… в свой монастырь?
— Управляющий игумен согласился, — так же шутливо ответил я. — Но ведь окончательно решают монахи. На общем собрании.
— Считай, Миша, ты с нами, — ободрил старого друга и Павел Смирнов. — Николая ведь взяли когда-то? И меня. То же Белое море и «красненькая» сроку. Поручимся за тебя, ребята тут свои. Болшево — это лучшее место, где для нашего брата светит человеком стать.
— Так идти за бутылкой? — вставая, спросил Михаил.
Мы с Павлом оба расхохотались.
— У нас всегда так, — сказал я. — Радость — бутылку. Горе — бутылку. Забудь об этой барышне, Миша. Понял? Застукают пьяным — сразу за ворота и скатертью дорога. Экспертизы тут не делают: сивухой от тебя несет, глаза красные, как у кролика — и конец.
— Понял, — проговорил Михаил, садясь. — Когда собрание?
Я сел рядом.
— Будет и собрание. Но сперва ты должен пожить в другом… монастыре. Помещается он в Москве на Лубянке. Помнишь, там серый дом стоит?
В комнате сразу наступило молчание. Михаил Григорьев снова медленно поднялся, руки у него бессильно висели вдоль туловища. С минуту он молча переводил взгляд с меня на Павла, точно желая узнать, шутим ли мы над ним или издеваемся? С недоумением на всех нас смотрела и моя жена Аня. Даже Павел немного заколебался: чего это я несу?
— Да ты… да ты… — наконец заговорил Михаил, и губы его задрожали от гнева. — Я ж с Беломорска бежал. Да ты… Я не знаю. Ты… Меня ведь у брата чуть не сгребли в Москве. Сунь я только нос в уголок[8]… на Лубянку или на Петровку — вышку дадут. А еще друг, кореш! Зачем я приехал к тебе!
Я постарался сохранить хладнокровие.
— Сядь. Не психуй. Можешь меня выслушать?
Когда Григорьев вновь опустился на диван, я положил ему руку на колено.