— Та-ак, — говорил я про себя, листая журнал. — Июнь, восемнадцатое число… восемнадцатое… вот оно: пятница. Громиков Андрей… да… с четырнадцати часов до семнадцати был на занятиях. Прошу, товарищ лейтенант, убедиться лично.
Я пододвинул журнал работнику милиции. На его круглом лице отразилось замешательство.
— Вы, товарищ Петров, что же… каждый день ведете журнал?
— А как же? Убедитесь сами.
Эта запись устанавливала алиби Андрея Громикова, чему я, конечно, был весьма рад. Лейтенант продолжал недоверчиво рассматривать журнал, листал его, проверял даты, записи. Я не утерпел, спросил с поддельной простоватостью:
— Не считаете ли вы запись… неверной? Проверьте нумерацию страниц. Все учебные дни отмечены.
Лейтенант сдвинул брови, поднялся. Мне он ничего не ответил, и вид у него был такой, будто я обманул его ожидания. «Верно, недавно работает, подумал я. — Не важна ему судьба человека. Отличиться хочется». Меня же томило беспокойство, и я спросил:
— Можно узнать, почему вы заподозрили Громикова? Видели его с велосипедом или вообще… поступки его какие вызвали сомнение?
Лейтенант одернул китель, ответил сухо:
— Работа следствия гласности не подлежит.
Четко повернулся и ушел, не попрощавшись.
Весь день меня не покидала тревога. Я слишком хорошо знал, что такое трясина преступности и как она засасывает неустойчивых людей. Моя запись сняла подозрения с Андрея Громикова, но может замечал за ним кто чего-нибудь предосудительное? Не поступали ли сигналы?
«Андреем надо заняться», — решил я.
Оркестровый класс наш содержит завод, обучение в нем бесплатное — у нас заботятся о молодежи, стараются привить ей любовь к искусству, к прекрасному, мы привлекаем всякого, у кого есть способности. Занимаемся в две смены. В детском кружке учатся двадцать человек, а сорок, уже закончивших наш музыкальный класс, тщательно подготовленных, играют в оркестре, которым я же дирижирую. Мы устраиваем в ДК концерты, выступаем на демонстрациях, на вечерах ударников коммунистического труда, на митингах, торжественных собраниях, Рабочие хорошо знают наш оркестр.
И весь этот день, занимаясь с учениками, я думал о Громикове. Не будь у меня самого́ тяжелого прошлого, может быть, я бы легче отнесся к посещению лейтенанта милиции.
В тяжелом настроении пришел я домой обедать.
— Что с тобой? — спросила у меня жена Анна Егоровна, подавая жареные котлеты с картошкой. — Почти совсем не ел борщ. Плохой, что ли?
— Почему? Просто аппетита нет.
Вернувшись к пяти часам вечера в клуб, я как обычно провел занятия со второй сменой, а когда все разошлись и моя симпатичная помощница Таня Шелудько тоже заторопилась домой, припудрила нос, подкрасила губки, я, заперев класс, отправился не к скверу и своей улице Строителей, а совсем в противоположный конец города. Таня посмотрела на меня удивленно: что, дескать, случилось с ее «шефом»? Я помахал ей рукой. Между прочим, и она когда-то, и ее муж, инженер Калининградского машиностроительного завода, учились у меня же в этом классе. Таня, закончив Московский институт культуры, стала работать пианисткой, а ее муж Юрий играл в нашем заводском оркестре на кларнете-саксофоне.
Отыскав нужную улицу, я поднялся на третий этаж блочного серого дома, позвонил. Открыл мне высокий пожилой мужчина в полосатой пижаме, тапочках.
— Вы будете Степан Григорич Громиков? — спросил я. Адрес Андрея у меня был записан в журнале.
— Точно, — ответил мужчина в пижаме, осматривая меня вопросительно.
Я назвался. Громиков виновато глянул на свою пижаму, шлепанцы, поспешно отступил в глубь коридора и пригласил меня войти.
— Андрей дома?
— Пришел недавно. У товарища сейчас… тут же в нашем доме.
Я вкратце рассказал о посещении лейтенанта и попросил Степана Григорьевича сообщить мне, что же произошло с его сыном, почему его задержала милиция. Старший Громиков опустился на диван против стула, где сидел я.
— Мне Андрей так изложил, — начал он. — Этого Крутанова, у кого велосипед увели, он не знает. Как-то, с месяц назад, вышел Андрей из пивной с товарищем, а велосипед стоит. Он, дурак, возьми и сядь: в голове-то хмельные чертики. Объехал квартал, вернулся и поставил на место, а хозяин и увидь из окошка! Брился он, сидел в кресле рядом в парикмахерской, — ну и выскочил с мыльной пеной на одной щеке, цап за руку. «Чей?» Андрей лишь посмеялся: «Громиков я. Охота пришла». Когда же велосипед и в самом деле угнали, Крутанов и укажи. Понимаете? «Был случай. Вот такой-то примеривался». Мой, как на грех, на замечании был в районном отделении милиции. За драку с одним… Дали обоим петухам тогда по пятнадцать суток… помните указ декабрьский? Ну вот, Андрея и заподозрили. Спасибо вам, Илья Григорьевич, а то ведь кто знает, как кончилось бы.