— Сколько раз тебе говорить? — вышел я наконец из терпения. — Это еще что? А ну живо!
И, перехватив титовского голубя, я разорвал его на клочки. Он остолбенел.
— Зачем ты? Ну? Зачем?
— Бери метлу и кончай свой участок!
Крикнул я это сурово и даже сделал такое движение ногой, будто притопнул. Я сам почувствовал, что покраснел от гнева. Ребята, закончившие свою работу, смотрели на нас с любопытством. Титов вдруг вызывающе прищурился, выпятил грудь, произнес негромко, но раздельно:
— На горло берешь? Запугать хочешь? Гляди, у меня коленки затрясутся!
Я никак не ожидал такого ответа и молча хлопал глазами.
— Ну, что ты мне сделаешь? — насмешливо и так же напористо продолжал Лешка Титов. — На хвост соли насыплешь? Ну и полит-ру-ук! Думаешь, в самом деле тебя тут кто боится? Вот на бога берет, вот дерет глотку! Да я на воле на мильтонов чихал! Понял?
И он звонко расхохотался мне в лицо. Никто из ребят не принял мою сторону. Мне ничего не оставалось делать, как повернуться и уйти со двора. Вслед мне несся смех. Я был окончательно уничтожен.
Всю эту ночь я проворочался на узенькой казенной койке. В ушах так и звенел насмешливый голос Титова. Как же мне воспитывать ребят, если авторитет у них потерян? К утру я окончательно убедился, что не в состоянии работать с беспризорниками. Сбежать? Но с какими глазами я приду в свой райком комсомола? Собирался в небе управлять самолетом, а тут с сопливыми ребятишками не справился. Неужели это труднее?
Два дня я не показывался из своей маленькой комнатки, обедал один, после воспитанников. Посоветоваться бы с учителем дядей Колей. Может, я неправильно понял его метод? Но почему-то я стал избегать дядю Колю. Очень уж у него непререкаемый вид. Положение разрешил заведующий коммуной Адольф Гаврилович Боярун, заглянувший ко мне на третий день. Это был загорелый черноволосый человек, с легкой сединой в висках, всегда занятый хозяйственными делами. Он прошел всю гражданскую войну, носил выцветшую командирскую фуражку, галифе и высокие сапоги.
— Заболел что ли? — спросил он меня.
Я сперва забормотал что-то невнятное, а потом вдруг искренне рассказал все, что со мной произошло. Ничего не утаил.
— Видно, нет у меня педагогического таланта, Адольф Гаврилович. Придется профессию менять.
— Да-а, бывает, — протяжно сказал Боярун. — Чего же это у тебя ни одного стула нету? Надо будет принесть парочку. Вдруг придет кто, хоть на пол сажай.
Он опустился на мою койку и стал рассказывать, как под командованием Фрунзе брал Перекоп.
— В брод через Сиваш шли. Ноги вязнут, вода соленая, вонючая. Темень. А белые жарят из орудий, пулеметов! Вокруг — бах! дзынь! Светло, как вот в грозу бывает… иль при зарницах. Полегло нашего бра-ата! Товарища моего ранило, пришлось несть. Совсем выбился… чуток сам не утоп. Так мокрые и шли в атаку. Да-а, всяко бывает. Ну… беляков с Крыму поперли. А ведь до революции-то я и винтовки в руках не держал.
Мне стало стыдно моего малодушия. Я молчал, опустив голову.
— Сходи-ка ты, Василь Андреич, в лесок, — вставая, сказал Боярук. — Прогуляйся, голова и проветрится. Прогуляйся. Вот. А завтра на работу. Все и обойдется.
Следующий день был воскресный, и питание воспитанникам полагалось усиленное. Вместо чая подали какао, к обеду готовили мясные котлеты. Я занял свое место во главе стола. Никто из ребят не улыбнулся при виде меня, не отпустил остроты, а Титов и вообще не глядел в мою сторону. Видно, ребята не придали большого значения моему «поражению» и забыли его, как забывают обычные незначительные происшествия. Я приободрился.
Не прошло и недели, как у меня с Лешкой Титовым завязались отношения прямо дружеские. Парнишка он был вольнолюбивый и очень любознательный, всегда с удовольствием слушал, как я читал воспитанникам рассказы Горького, Короленко, рассказывал о международных событиях. Титов стал захаживать ко мне, брать книжки. Я увидел, что если с ним «ладить», то он охотно исполняет все, что от него требуется.
На свою первую «воспитательскую» получку я купил отличные шерстяные брюки, первые новые в моей жизни. Через день мне предстояло ехать в МОНО на совещание, и я их собирался надеть. С вечера примерил, походил по своей комнатке, повесил в шкаф.
А утром, проснувшись, не обнаружил. Перерыл у себя все — брюки исчезли.
«Куда же они могли деться? — растерянно думал я. — Комната, правда, не запирается, но неужели кто взял?»