Я заметил, как радостно покраснели Груздев и Беспалов: слушали они «дядю Сережу» в оба уха. Лишь теперь я понял, почему эти парни с такой гордостью, верой, любовью говорили о своей коммуне: ведь они действительно «рождались» в ней вторично.
— Наверно, Коля расхваливал нас… особенно Матвея Самойловича? — вновь кивнул Богословский на Груздева. — Кое-чего мы действительно добились в работе. Думаю, правильный метод выбрали. В чем он заключался? Ребята-то были оторви да брось, но мы сумели сколотить актив. Это предрешило успех. Теперь с помощью актива вытягиваем весь коллектив. Перед новичками живой пример: такие же, как они, «городушники», «ширмачи», «скокари» стали знатными людьми коммуны, без пяти минут начальниками. Общее собрание у нас — главный арбитр, судья, движущая сила. Должности воспитателя нет. Есть руководитель воспитательной частью, он организатор массы, изучает всех своих подопечных, находит индивидуальный подход к каждому, проводит необходимые беседы… советуется, когда надо, с управляющим коммуной Кузнецовым, со мной. Ведь у нас немало вполне взрослого народа. Перед нашими воспитанниками огромные перспективы, а если у человека есть цель в жизни, он старается. Только давай ему правильное направление.
Сергей Петрович раскрывал передо мной свои карты, «секреты» работы. Я старался запомнить как можно больше. И радостно было от всего увиденного, услышанного и немного грустно от мысли: смогу ли привить своим воспитанникам такую же любовь к «Новым Горкам», какая есть у их шефов, болшевцев? Прощаясь, я горячо поблагодарил Богословского за радушное внимание.
— Беседу с вами, Сергей Петрович, запомню. Зарядку вы мне дали хорошую. Что сумею, буду прививать у себя в Горках.
Провожал меня к станции Груздев. Когда перешли железную дорогу, я напрямую задал ему вопрос: почему он вчера заговорил со мной на тему воспитания? На губах Груздева мелькнула улыбка, и он признался, что наши горковские коммунары сразу рассказали ему обо мне: политрук совсем зеленый и «ершится». Вот он и решил поговорить со мной по душам, поделиться болшевским опытом.
Расстались мы друзьями. Да ведь у нас и возраст был одинаковый.
Мог ли я тогда предположить, что мы встретимся с Груздевым в Болшеве не как шеф и политрук, а как ученик и учитель? В январе 1930 года трудкоммуна МОНО «Новые Горки» прекратила существование. Весь ее «живой и мертвый» инвентарь — 90 ребят, имущество были переданы трудкоммуне № 2, организованной недалеко от станции Люберцы, в стенах бывшего Николо-Угрешского монастыря. А наше бывшее «поместье», выгодно расположенное у леса, над Клязьмой, пошло под дом отдыха для Болшевской трудкоммуны ОГПУ № 1. Я перешел под начало Богословского в должности преподавателя техникума и руководителя воспитательной частью.
Проработал я здесь четыре года.
Конечно, я не буду рассказывать об этом подробно: не позволят рамки очерка. Когда-нибудь напишу о том времени отдельную книгу. Я постараюсь дать только несколько штрихов, рисующих Болшевскую коммуну, и на некоторых примерах показать нашу воспитательную работу — работу весьма сложную, нелегкую, так как подопечные наши были люди необычного склада. Мне хочется взять один из наиболее трудных моментов, которые переживала коммуна, когда ни руководители, ни актив не знали отдыха, не имели даже передышки, и положение временами казалось настолько тяжелым, что невольно мелькала тревожная мысль: «Справимся ли? Выдюжим? Не вылетим ли все вместе в трубу?»
Летом 1930 года в Москве состоялся XVI съезд партии. Решения его прокатились по всей огромной стране. Коснулись они и нашего Болшева.
На общем собрании выступил Матвей Самойлович Погребинский. Речь его, как всегда, была сжатой, энергичной.
— Вы слышали, какие решения принял XVI съезд? Широкое наступление по всему фронту на капиталистические элементы в нашей стране. В бесклассовом обществе не должен существовать и уголовный элемент как особая категория людей. Отсюда какой вывод?