Признания собрата Кадфаэль выслушал молча — да и что тут скажешь. Ясно было одно — несмотря на всю путаницу представлений о вине и невиновности, впервые за долгое время этой ночью брат Евтропий будет спать глубоким и крепким сном.
Что же касается самого Кадфаэля, то его как раз ожидала бессонная ночь. К тому же ему следовало поторопиться, и, воспользовавшись полученным-таки разрешением, он кратчайшим путем отправился на чердак сукновала. Уже смеркалось, и, ежели приманка взята, ждать оставалось недолго.
К люку, представлявшему собой одновременно и вход на сеновал, и чердачное оконце, была приставлена крутая лестница, по которой на чердак можно было попасть снаружи, не проходя через амбар. Наверху царила темнота, однако же она не была полной, ибо крышка люка, представлявшая собой то ли дверцу, то ли ставень, оставалась открытой, и сквозь отверстие на сеновал заглядывали звезды. В воздухе стоял аромат душистого прошлогоднего сена. За зиму вороха сухой травы и соломы заметно поубавились, однако и сейчас здесь было из чего устроить мягкую и удобную постель. И там, как раз на том месте, куда падал из окна свет, растянувшись на левом боку, лежал Эдди. Чтобы не оказаться узнанным раньше времени — что ни говори, а молодой парень мало похож, на старого нищего, — он прикрыл голову рукой.
За оставшейся приоткрытой, чтобы все было слышно, дверью, отделявшей внутреннюю клетушку от наружного сеновала, затаившись сидели трое — Родри Фихан, сержант и брат Кадфаэль. Они ждали, держа под рукой лампу, кремень и трут. Сержант имел наготове оружие. Ждать им, скорее всего, предстояло никак не меньше часа. Если грабитель вообще решится прийти, то у него наверняка достанет выдержки и на то, чтобы дождаться полной темноты.
И выдержки у него хватило. Кадфаэль уже начал опасаться, не отказалась ли рыбешка от наживки. Должно быть, с начала засады минуло уже часа два, а то и три, когда Эдди, все это время непрерывно всматривавшийся из-под руки в квадрат усыпанного звездами неба, увидел очертания человеческой головы. Привыкшие к темноте глаза молодого человека легко различали ее на фоне ночного неба. Он насторожился, но не выдал себя ни малейшим движением, продолжая дышать спокойно и ровно, как и следовало человеку, спавшему глубоким сном. Голова между тем поднялась повыше, ночной гость помедлил, прислушиваясь и всматриваясь в темноту, затем в проеме появились и плечи. По темному силуэту не возможно было определить ни возраст, ни цвет волос или глаз. Пришедшему с равным успехом могло быть и двадцать, и пятьдесят лет, однако же двигаться он умел совершенно бесшумно.
По всей видимости, ночной визитер не заметил ничего подозрительного. Услышав сонное дыхание, он с поразительной быстротой преодолел последние ступеньки лестницы и замер. Темная фигура загородила проем. Незнакомец не шевелился, он хотел убедиться в том, что не потревожил спящего. Эдди, в свою очередь, прислушивался столь же напряженно, и его острый слух уловил тихий шелест извлекаемого из ножен клинка.
Когда необходимо действовать тихо, лучше стилета оружия не сыщешь, однако и его невозможно обнажить совершенно беззвучно.
Эдди, шурша соломой, слегка повернулся — так вполне мог бы ворочаться спящий — и незаметно высвободил из-под себя левую руку. Он ждал нападения и готов был его отразить.
Незнакомец осторожно ступил вперед, полностью загородив проход. Теперь, когда его темная фигура не вырисовывалась на фоне неба и очертания ее почти полностью слились с царившим на чердаке мраком, Эдди скорее угадывал каждое движение, чуял его нутром, хотя едва ли мог видеть скользящую в ночи тень. Сжавшись, словно пружина, молодой человек ощутил тепло, исходившее от склонившегося над ним человеческого тела и почувствовал легкое дуновение воздуха. Почти невидимый враг вытянул вперед левую руку, явно желая определить положение лежащего тела и примериться поточнее. Эдди сумел уловить, как противник подался вперед, и скорее чутьем, по наитию, нежели по точному расчету определил, где находилась его правая, сжимавшая смертоносный клинок рука. Левая между тем продолжала осторожно шарить поверх укрывавшей Эдди грубой мешковины — нищему никак не пристало спать под шерстяным одеялом, — выискивая подходящее место, чтобы ударить наверняка. Чувствуя, что все решится в следующий миг, Эдди затаил дыхание.
Таинственный враг подался назад, что бы вложить в смертельный удар весь свой вес. Слегка сдвинувшись, он приоткрыл часть проема чердачного окошка, и в звездном свете слабо блеснул стальной клинок. Благодарение Богу, теперь кинжал был прекрасно виден.
Мгновенно перекатившись на спину, Эдди резко выбросил вперед левую руку, перехватив правое запястье врага. Запястье той самой руки, которая сжимала кинжал. Вынырнув из соломы, он вложил всю свою силу в яростный толчок, сумев отодвинуть стальное острие на расстояние вытянутой руки, и второй, свободной рукой дотянулся до горла противника. На миг они застыли — ни один не мог пересилить другого, — а потом оба скатились со служившей Эдди постелью кучи соломы и, перекатившись по голому полу, уперлись в бревенчатую стену. Нападавший оказался зажатым в угол. Он издал сдавленный стон, а потом захрипел, в то время как ожесточенно наседавший на него Эдди не проронил ни звука.
Почувствовав, что полузадушенный враг теряет силы, молодой Рид отпустил его горло и обеими руками вцепился в правое запястье. Неприятель попытался воспользоваться этим, чтобы в свою очередь сдавить горло Эдди левой рукой, но не успел. Стремительным и резким движением Эдди заломил руку своего врага так, что тот болезненно вскрикнул. Пальцы его разжались, кинжал упал на пол. В то же мгновение Эдди подхватил оружие и, навалившись на неожиданно обмякшего, задыхавшегося неприятеля, приставил отточенный клинок к его шее.
Прятавшийся в каморке, в глубине сеновала сержант, и до сих-то пор с трудом сдерживавшийся, чтобы не вступить в схватку, вскочил и уже взялся было за дверь, однако брат Кадфаэль удержал его за рукав.
Шум борьбы стих, и в наступившей тишине монах, сержант и нищий отчетливо расслышали лихорадочный, сбивчивый шепот. Голос показался Кадфаэлю знакомым, однако монах не мог ни узнать по нему говорившего, ни хотя бы определить его возраст.
— Постой! Не надо, не убивай меня! Погоди!
Ночной убийца был смертельно испуган, но он еще не отчаялся и надеялся выпутаться.
— Это ты… я понял… я слышал о тебе. Ты — его сын! Зачем тебе моя жизнь? Я ведь не желал тебе зла. Я вовсе не тебя собирался… откуда мне было знать, что ты окажешься здесь.
«Значит, ты слышал о нем, вот оно что, — подумал Кадфаэль, прятавшийся за дверью. В руках монах сжимал кремень и трут, которые могли потребоваться в любой момент. — Слышать-то наверняка слышал, да только ничего толком не понял. Людская молва, она ведь далеко не всегда справедлива, и, ежели чересчур на нее полагаться, можно запросто попасть впросак. Как, похоже, нынче попал ты. Не каждому под силу уразуметь, что кроется за толками да пересудами».
— Лежи тихо! — послышался холодный, спокойный голос Эдди. — Говори, что ты там хочешь сказать, но не вздумай шелохнуться. Я вполне могу выслушать тебя и держа эту игрушку у твоего горла. Итак, ты просишь сохранить тебе жизнь. Об этом можно подумать. Я ведь, кажется, и не говорил, что собираюсь тебя убить. Это ты набросился на меня с ножом, а не наоборот.
— Не надо. Пощади! — снова взмолился незнакомец.
Приободренный словами Эдди, он заговорил громче, отчетливее, и теперь Кадфаэль узнал его. В отличие от сержанта — тому этот голос, скорее всего, не был знаком. Так же как и Родри Фихану. Нищий имел столь тонкий слух, что способен был уловить даже шорох крыльев летучей мыши. Сейчас приникший к двери старик, конечно же, отчетливо слышал каждое слово, но, судя по всему, узнать говорившего не мог ни в какую.