Кадфаэль начал действовать лишь после того, как совсем стемнело. Бревенчатый частокол был высок и крепок, но над ним во многих местах нависали густые кроны еще более высоких деревьев, и валлийцу не составило труда, взобравшись на одно из них, спрыгнуть в высокую траву за оградой. Прежде всего, он поспешил к наружным воротам и тихонько, стараясь, чтобы ничто не звякнуло и не клацнуло, отодвинул засов и приоткрыл узенькую калитку в одной из створок. Тоненькие струйки света от горевших внутри факелов пробивались сквозь щели в ставнях, закрывавших окна дома, но вокруг все было спокойно. Подкравшись к приземистому сараю, Кадфаэль бесшумно поднял крепкий засов, на несколько дюймов приоткрыл дверь и шепотом позвал сквозь образовавшую щель:
— Отец приор?..
Изнутри послышался шорох соломы, но откликнуться пленник не спешил.
— Святой отец, это вы? Отвечайте тихонечко — вы связаны?
— Нет, — неуверенно отозвался слегка дрожащий старческий голос. Но уже в следующее мгновение он зазвучал решительнее и тверже. В нем уже слышались нотки надежды. — Сын мой, ты не из этих грешников?
— Грешник-то я грешник, святой отец, но, слава Богу, не из их компании. Однако же, не будем терять время. Там, за воротами, у меня привязана лошадь. Я приехал из Вудстока для того, чтобы вас выручить. Подайте мне руку, отец приор, и выходите, только тихо, без шума.
Из пахнувшей сеном темноты высунулась дрожащая рука и ухватилась за руку Кадфаэля. В призрачном свете блеснула макушка с выстриженной тонзурой. Низкорослый кругленький монах пригибаясь выбрался наружу и ступил в густую траву. Ему достало ума не задавать лишних вопросов. Молча дождавшись, пока Кадфаэль запрет опустевший сарайчик, он послушно последовал за валлийцем, когда тот, осторожно пробираясь вдоль забора, повел его к полуоткрытой калитке. Лишь когда она так же мягко и бесшумно затворилась за ними, приор позволил себе облегченно вздохнуть.
Кадфаэль тоже испытал облегчение, ибо справился со своей задачей. Они выбрались со двора, и представлялось маловероятным, чтобы кто-нибудь из охранников обнаружил исчезновение пленника до завтрака. Вокруг раскинулся лес — темный, но тихий, безлюдный и безопасный. Кадфаэль отвел бенедиктинца к тому месту, где была привязана лошадь, и предложил ему сесть в седло.
— Езжайте верхом, отец приор, а я рядышком пойду. Отсюда до Вудстока будет мили две, не больше. И не волнуйтесь, теперь вам ничто не угрожает.
Смущенный, растерянный и окончательно сбитый с толку столь неожиданной переменой обстоятельств, приор повиновался, словно дитя. Лишь когда они уже выбрались на дорогу, он сокрушенно промолвил:
— Увы, я подвел свою обитель. Да благословит тебя Господь, сын мой, за твою доброту, которая выше моего понимания. Откуда ты узнал обо мне, как сумел догадаться, где меня прячут? Я и сам-то так и не понял, что со мной случилось. Кто эти люди, чего они от меня хотели? И я не очень храбрый человек… Так или иначе, я не справился с возложенным на меня поручением, но в том не твоя вина, а моя. Тебе, сын мой, я обязан своим вызволением и не устану призывать на тебя Божье благословение.
— Вовсе вы никого не подвели, отец приор, — напрямик заявил Кадфаэль. — Суд не состоялся, и слушание дела отложено на три дня. Все ваши спутники благополучно добрались до Вудстока. С ними все в порядке, только вот о вас они очень тревожатся и не прекращают поисков, и потому, ежели вам ведомо, где они остановились, я бы посоветовал сразу по прибытии в Вудсток направиться к ним. И еще — в городе мы будем ночью, нас никто не увидит, и о том, что вы освободились из плена, никто, кроме ваших людей, не узнает. Так вот, разумнее всего было бы сохранить ваше освобождение в тайне до самого суда. Это вполне возможно, если в течение этих трех дней вы нигде не объявитесь, а ваши спутники будут держать язык за зубами. Насколько я понимаю, похитители хотели помешать вашему выступлению в королевском суде, а коли так, они могут предпринять и еще одну попытку. У вас наверняка были грамоты или письма, подтверждающие права обители. Их, часом, не отобрали?
— Благодарение Всевышнему, я не держал их при себе. Все пергаменты находятся на сохранении у моего писца, брата Одерика, но он все равно не смог бы выступить в суде. Право представлять нашего лорда аббата, говорить от его лица предоставлено только мне. Но, сын мой, почему было отложено слушание? Всем известно, что его милость король имеет обыкновение строго придерживаться назначенных сроков. Как же случилось, что Господь твоими руками уберег меня от позора, а нашу обитель от прискорбной утраты?
— Увы, отец приор, король не смог прибыть в Вудсток по куда более прискорбной причине.
И Кадфаэль поведал отцу Хериберту горестную историю о том, как морская пучина поглотила цвет английского рыцарства, а победоносный король лишился наследника.
Добросердечный отец Хериберт, потрясенный ужасным известием, взволнованным шепотом принялся возносить молитвы, испрашивая милость Всевышнего как для безвременно усопших, так и для их близких, потерявших тех, кто был им дороже всего на свете. Кадфаэль молча шел рядом с конем, ибо не знал, что и добавить к пылким молитвам бенедиктинца. Правда, он находил примечательным то, что даже в такой час, казалось бы, раздавленный горем король Генри позаботился о переносе даты судебного заседания, не забыв о долге государя перед своими подданными. Приверженность правосудию есть достоинство, украшающее любого монарха.
Лишь когда они выехали из леса и вступили в спящий ночной город, Кадфаэль позволил себе прервать истовые молитвы Хериберта, озадачив почтенного приора странным вопросом:
— Отец приор, имел ли кто-либо из вашей свиты оружие? Меч, кинжал или что-нибудь в этом роде?
— Нет, нет! Упаси Господи, сын мой! — воскликнул потрясенный приор. — Мы не носим оружия и не пользуемся им ни при каких обстоятельствах. Господь — наша защита, а оружие наше — молитва. Мы во всем уповаем на милосердие Всевышнего, а также на королевский мир, установленный нашим добрым государем.
— Я так и думал, — отозвался Кадфаэль, кивая как бы в подтверждение собственных мыслей.
По тому, как резко изменилось настроение Роджера Модуи, Кадфаэль догадался, что лорду доложили об исчезновении узника. Весь день до вечера Роджер пребывал в возбуждении и тревоге, явно опасаясь того, что бежавший из плена приор не только объявится на суде, но еще и выступит с обличением. В каждом встречном монахе ему мерещился приор Хериберт, спешащий в замок, дабы подать жалобу на своего похитителя. Однако время шло, но ничто не указывало на появление Хериберта в Вудстоке. У Роджера появилась надежда на чудесное избавление от грозивших ему неприятностей, и он постепенно стал успокаиваться. Монахи и служки, сопровождавшие своего приора в ночь похищения, оставались в городе и, судя по молчанию и суровым, непроницаемым лицам, по-прежнему ничего не знали о судьбе своего начальника. Модуи не оставалось ничего другого, кроме как стиснуть зубы и, стараясь сохранять спокойствие, ждать.
Прошел второй день, наступил третий, и, поскольку о приоре по-прежнему не было никаких известий, Роджер Модуи окончательно воспрял духом. В надлежащее время он явился в замок и предстал перед королевскими судьями с самоуверенной улыбкой на лице и всеми необходимыми грамотами в руках.