– Ты опять повздорил, теперь с Лисовецкими, а ведь они с самим губернатором хороши, – укоризненно сказала жена.
– Что значит «повздорил»? Просто мы с супругом этой барыньки по душам поговорили.
– Ну и что?
– Да ничего. Сказал ему, конечно, что с его стороны бессовестно меня в такую погоду за пятнадцать вёрст тащить, тем более что он-то знает, что я его супруге ничем не помогу. Он, конечно, смотрел зло, а губами улыбался, извинялся и, как водится, сунул мне в прихожей в руку бумаженцию. Положил я её, не глядя, в карман. – Нужна мне, думаю, твоя трёшница! Оделся поскорее, да и в сани. Ехал через Рябково – дай, думаю, ребятишкам хоть пряников привезу. Подъехали к лавке, достал я из кармана смятую бумажку, гляжу, – Матка Боска, четвертной билет! Вот это показал себя соотечественник, а я его ещё так обругал. Ну да ничего, ему это на пользу пойдёт. Вот ты всегда говоришь, что я всегда груб и неотёсан, что с благовоспитанными людьми разговаривать не умею. Нет, милая Маруся, с ними цирлих-манирлих разводить нельзя, с ними – чем грубее да наглее, тем лучше. А не то они тебя со всеми потрохами съедят и не отрыгнут даже.
– Ах, мой Бог, Болеслав, как ты выражаешься… – сморщившись, сказала Мария Александровна. – Ведь тут же дети!
А ребятишки и в самом деле сидели тут же, на ковре около стола и о чём-то с жаром рассуждали, очевидно, определяя достоинства только что полученных подарков.
В комнату вошла Даша:
– Вот вы где, пропащие души! Захожу в детскую – где ребятишки? Наталья говорит, только баринов голос услыхали, их точно ветром сдуло, уж полчаса как нет. Ну-ка, друзья, собирайте свои сокровища, попрощайтесь с папенькой и маменькой, да пора ужинать и спать.
Дети вскочили и начали показывать, тёте Даше свои новые игрушки. Затем подошли к отцу и матери, поцеловали им руки. При этом мать каждого поцеловала в лоб и перекрестила, а отец Лёлю потрепал по щеке, Володю погладил по голове, а младшего Митю взял на руки, высоко подкинул, так, что тот взвизгнул и, поцеловав, опустил на пол.
– Так вот, Маша, – продолжал Болеслав Павлович, когда дети и Даша ушли, – разглядел я эту бумажку и решил: тут уж к Юсупову идти незачем. Деньги, можно сказать, неожиданные, дурные, их и потратить не грех побыстрее. Поехали мы с Василием прямо к самому Пантелеймону Лукьяновичу. У него, как известно, лавка богатейшая. Вот я и накупил всего. Одним словом, все двадцать пять рублей того, тю-тю! – закончил он немного смущённо. – Купил вам с Дашей по платку, прислуге на платье, маленькой на приданое материал. Да Василий в кухню унёс индюка, гуся, яблок, конфет, винца немного, – поспешно добавил он, видя, что жена что-то пытается сказать. А она довольно строго посмотрела на мужа и тихо сказала:
– Ты, как всегда, Болеслав, сделал совсем не то, что нужно. Накупил, потратил такие большие деньги зря. Неужели ты полагал, что мы с Дашей о Рождестве не подумали? Знаем и готовимся. И птицу заказали, и не у какого-то там лавочника, а прямо на ферме у помещика Кильдясова, и закуски она ещё на прошлой неделе из Судиславля привезла. Тебе бы со мной советоваться, прежде чем решать что-либо.
– Ну, конечно, на тебя никогда не угодишь! Ты мои самые благие намерения обязательно опорочишь! – взорвался Болеслав Павлович, вскочил с кресла, снова закурил и начал быстро ходить по комнате. От каждого его шага лампа вздрагивала, и зелёный абажур тихонько позвякивал.
Мария Александровна глядела на этот абажур и о чём-то думала. Может, о том, как изменился её муж за последние годы. Каким он был ласковым, нежным и заботливым, и каким стал вспыльчивым, несдержанным, неуравновешенным и даже иногда просто грубым. Во всём этом она винила его работу, отнимавшую много сил, нервов, времени. Однако она не замечала, как это часто бывает со всеми, что изменилась и она сама. Из веселой, жизнерадостной девушки она превратилась в постоянно озабоченную женщину, может, даже несправедливо относящуюся к своему мужу.
Несколько минут в комнате слышались только шаги Болеслава Павловича, потрескивание догорающих дров в печке и позвякивание абажура.
Болеслав Павлович так же быстро, как вскочил с кресла, снова сел, пододвинул его к печке и взял жену за руку.
– Ну, Марусенька, крошка моя, не сердись на меня! Вижу, что неладно сделал, ну да уж что теперь поправишь, не сердись, – повторил он. – Давай позовём Дашу, будем ужинать. Да тебе и спать пора, смотри, какая бледная. Как думаешь, скоро уже? А?