Подобный оптимизм, может быть, и был нужен, но нам кажется, что к этому времени уже имелись достаточные примеры тяжести ведения современной войны. Ведь война на озере Хасан, на Халхин-Голе, война с белофиннами, да и, наконец, те две недели, которые прошли с начала этой новой войны, когда нашими войсками уже были отданы фашистам такие города, как Минск, Витебск, Каунас, Вильнюс, Львов, когда фашистские полчища стремительно рвались к Киеву, Смоленску и уже подходили к Пскову, — показали, что победы нашей армии достаются отнюдь не просто и, к сожалению, далеко не малой кровью, а скорее, наоборот. И что именно к такой войне, а, вернее, гораздо более суровой и кровопролитной, мы и должны готовиться. А песня в этом фильме уверяла, что если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы. И в этом, по-нашему мнению, был её вред.
Но так говорить можем мы только сейчас, когда уже война давно окончилась, когда все тяжести её и последствия мы испытали на собственных плечах. В то время Борис считал, что так, вероятно, война и будет происходить, как это показано в картине, и что работа медиков окажется совсем несложной.
Однако близился вечер, а ни у Бориса Яковлевича, ни у Веры никаких перспектив на ночлег пока не было. Решили ночевать на вокзале. Когда пришли в маленький садик у Нальчикского вокзала, то увидели, что таких догадливых, как они, было куда больше, чем вокзал мог вместить. Многие уже расположились со своими чемоданами, узлами, а некоторые и с целыми кучами ребятишек, прямо на привокзальной площади. Были оккупированы не только все скамейки, но и все асфальтовые площадки около многочисленных киосков, окружавших её. С трудом разыскали одно незанятое местечко под большим тополем, подвинули к нему чемодан, разостлали свои плащи и улеглись на них.
Второго июля 1941 года восходящее солнце, осветившее весь этот спящий, дремлющий, стонущий, храпящий и плачущий люд, осветило и нашу парочку, и никто бы не сказал, что это два совершенно посторонних человека, так мирно и сладко они спали. Борис Яковлевич лежал на спине, а Вера, свернувшись калачиком, прижалась к его боку, положив голову на грудь. Очевидно, предрассветная прохлада заставила их в поисках тепла придвинуться друг к другу и натянуть на себя края плащей. Во всяком случае, те, кто не спал или проснулся ранее, считали, что эти двое если не муж и жена, то, во всяком случае, близкие родственники.
Первой проснулась Вера. Увидев, в каком положении они спят, она быстро села и начала приводить в порядок растрепавшиеся волосы, в то же время со смущением оглядываясь кругом, не видел ли кто их не совсем приличной позы. Но всем было не до них. Эти люди, застигнутые войной в пути, спешившие на запад, к своим домашним очагам, возвращавшиеся из отпуска или в свою военную часть, куда нужно было явиться при объявлении мобилизации, а многие и сами толком не знавшие, куда они едут, были заняты своими делами и мыслями, и если поглядывали, те, что помоложе, на мирно спавшую парочку, то, скорее, с завистью, с сочувствием, чем с осуждением.
Вера прошла к водопроводной колонке, стоявшей у края площади, протолкалась сквозь небольшую толпу, окружавшую её, умылась текущей по жёлобу водой и набрала её в кружку. Затем вернулась к Борису, он всё ещё спал. Она заботливо прикрыла его своим плащом, а сама уселась на чемодан.
Большие вокзальные часы показывали шесть часов, спешить было некуда, и она с интересом стала рассматривать собравшийся на площади народ. Тут были и русские, и украинцы, и кабардинцы, и осетины, и даже цыгане. Всё это скопище людей самого разнообразного вида переговаривалось на своих языках, и, на первый взгляд, толпа на площади походила на какую-то ярмарку или базар. Но вдруг все смолкли. Из большого репродуктора, укреплённого на стене вокзала, раздалось: «Внимание, внимание! Говорит Москва! Московское время семь часов. От советского информбюро: передаём сводку о положении на Западном и Северо-Западном фронтах». Головы людей повернулись к репродуктору, все замолчали. Борис, услышав радио, тоже проснулся и, вскочив, погладил себя по гладко остриженной голове, поправляя, как он это привык делать, спутавшиеся за ночь волосы. Он, видимо, и не подозревал, как они спали с Верой, потому что сразу её спросил: