Недалеко, в густых кустах орешника были вырыты ровики — так называли места, отведённые под уборные. Они представляли собой канавы глубиной около метра и шириной сантиметров 35–40. Поперёк них были положены дощечки, которые и служили опорой для ног. До сих пор Борису не приходилось видеть таких примитивных уборных. Каждое подразделение имело свой ровик, а в медсанбате их было даже два — для мужчин и для женщин.
После умывания и выполнения прочих необходимых дел все собрались вновь около шалаша Скуратова. На большом пеньке стояла кастрюля с горячей, вкусно пахнувшей пшённой кашей и открытая банка рыбных консервов, на другом — несколько буханок хлеба, нарезанного ломтями, и эмалированный чайник, из носика которого вилась струйка пара.
Скуратов сидел в нескольких шагах в стороне и, выпячивая щёку, старательно брился опасной бритвой. Увидев подошедших врачей и медсестёр, он сказал:
— Садитесь завтракать, затем стройте себе такие же шалаши, как наши. Где нарубить жердей для основы и елового лапника для покрытий, покажет старшина Красавин. Стройте каждый шалаш на 2–3 человека: меньше — канительно, а больше — обвалиться может, жерди-то тонкие. После обеда представитесь начальству — начсандиву и командиру медсанбата, они будут решать вашу судьбу, кого куда назначить.
Услышав это, Тая, стоявшая рядом с Борисом, взяла его за руку, тихонько сжала её и прошептала:
— Хорошо бы, чтобы нас послали вместе!
Борис ничего не ответил, только в ответ пожал тоненькие пальчики.
Утро прошло в строительных работах. Мужчинам выдали топоры и поперечные пилы. Красавин провёл всех в какой-то овраг, заросший осиной, и сказал, что здесь надо нарубить и напилить жерди, а ветки нарубить от больших елей и от орешника, росшего по краям оврага. Весь материал следовало относить к месту расположения медсанбата, в этом должны помогать и женщины, а затем начинать строительство шалашей. Он обещал прислать санитаров, которые покажут, как это делается, и помогут.
Вскоре из оврага раздались звуки ударов топора, чвирканье пилы, а через полчаса появились и новоявленные строители, несущие в руках жерди. При помощи санитаров они быстро соорудили основу шалашей, связав их концы принесёнными Красавиным верёвками, и начали укрывать стены лапником, который продолжали подносить женщины. Дело спорилось.
Между прочим, во время этих строительных работ Алёшкин улучил момент и, укладывая огромные еловые ветки на шалаш, предназначавшийся для Доры Игнатьевны и Таи Скворец, обратился к Перову:
— Слушай-ка, Виктор Иванович (все они с самого начала своего знакомства как-то сразу перешли на ты), что у вас там сегодня ночью с Таисией Никифоровной произошло? Она полночи проплакала.
— А, пустяки, просто дурная баба! Ведь не девушка же! Подумаешь, недотрога какая! Ну, поцеловал её разочек, обнял покрепче, ведь живой же я человек! Чувствую, легла рядом молодая бабёнка, а она сразу — бац по морде и в рёв!
Бориса покоробило это циничное заявление. Он, как мы знаем, и сам особенно высокими моральными качествами не отличался, но такое, прямо-таки нахальное объяснение взорвало его, и он почти закричал:
— Вот что! К Тае ты больше не смей приставать, она моя старая знакомая, ведь мы с ней пять лет вместе учились, и я её в обиду не дам, учти!
Виктор Иванович не отличался особой храбростью. Боясь, что начальство узнает о ночном происшествии, и его могут в наказание отправить в полк, или даже в батальон, чего ему совсем не хотелось, примирительно пробормотал:
— Ну, чего ты шумишь? Я же не знал, что она твоя подружка.
Борис не понял, что Перов в слово «подружка» вкладывает какой-то особый смысл, но это хорошо поняла, и, как говорится, намотала себе на ус находившаяся поблизости и помогавшая в строительстве шалаша Дора Игнатьевна.
Между тем замечание Бориса вызвало у Перова определённое озлобление и, хотя он его и не показал, про себя подумал: «Ну подожди, я тебе и твоей подружке удружу!»
Часам к двенадцати около шалаша, в котором они ночевали, бывшего до этого крайним, выстроилось ещё несколько, разных фасонов и размеров. Около строителей всё время вертелся (иначе его поведение назвать было нельзя) сухонький невысокий старичок с большой, местами седоватой головой. Ему, видимо, было не более 55 лет, и вообще-то он выглядел ещё совсем не старым, но большинству строителей, имевших средний возраст 30–35 лет, он, конечно, казался стариком.
Так вот, этот старичок в круглых больших очках, с явно выраженной еврейской наружностью, отличался большой подвижностью и словоохотливостью. Он без конца перебегал от одной группы к другой, давая большей частью весьма малополезные советы по строительству шалашей, попутно пересказывал все известные ему новости и рассказывал о себе. Скоро все уже знали, что это Лев Давыдович Сангородский, что он окончил Одесский университет в 1921 году, работал врачом по женским и венерическим болезням, и это давало ему хороший доход. Но с 1925 года он перешёл на государственную службу и стал работать урологом. Лев Давыдович служил в этой должности в одной из поликлиник Одессы до самого начала войны. Его новости о текущем моменте были повторением того, что наши знакомые уже знали от Скуратова, а часто и уточняли данные, сообщённые начальником штаба. Так, во время одного из перекуров Сангородский поведал, что медсанбату, в котором они сейчас находятся, присвоен № 24, и что он включён в состав 65-й стрелковой дивизии. Пока рядовой состав как дивизии, так и медсанбата укомплектован едва на 15–20 %, и пополнение прибывает каждый час. В большинстве своём это люди старших возрастов, и многие из них ранее в армии никогда не служили. Новенькие узнали у него также и то, что основной командный медицинский состав медсанбата и полков теперь прибыл весь, и что сегодня всех распределят по местам. Сразу после обеда начальник санитарной службы дивизии и командир медсанбата познакомятся с вновь прибывшими, уточнят распределение и, наверно, завтра, а, может быть, и сегодня, объявят, кто куда будет назначен. Так всё и вышло.