Последнее заявление Алёшкина рассердило Марченко:
— И тебе не стыдно, ты ещё даже не попробовал, что это за работа, а уже бежать хочешь! Ты думаешь, мне комиссарить, да ещё с таким комдивом, легко? Я же не бегу. Чего ты испугался? Что комиссар с комдивом не в ладах живут? А тебе-то что? Ты делай своё дело, как полагается, и плюй на всех! Выбрось эту блажь из головы, понял? Это я тебе как коммунисту говорю. Ну ладно, ты в санотдел сейчас едешь? Поезжай. Вернёшься, ко мне зайдёшь. Я всё-таки решил бросить эту «блаженную» жизнь, хватить лечиться. Хотя Зинаида Николаевна и против, говорит, ещё с недельку здесь на диете посидеть нужно, да мне уже невмоготу. И в дивизии ЧП на ЧП сидит и ЧП погоняет. Вот и сегодня ночью из 50-го стрелкового полка часового фашисты вместе с пулемётом унесли! Чёр-те что! Ну, ступай. Да, жить будешь, как я сказал, здесь, а не при штабе, там тебе делать нечего, а здесь, гляди, и порежешь кого-нибудь.
— Но комдив приказал мне жить в штабе.
— Что комдив?! — вскипел Марченко. — Я комиссар, говорю, что будешь жить здесь, а с комдивом я сам поговорю!
Борис молча вышел и, встретив в коридоре Перова, узнал, что машина готова и ждёт его у крыльца.
Через несколько минут Алёшкин и шофёр Бубнов быстро ехали по хорошо укатанной, снежной, твёрдой, как асфальт, дороге по направлению к штабу армии, где находился и санотдел. Через час Борис уже входил в землянку, занимаемую начсанармом — военврачом первого ранга, Николаем Васильевичем Скляровым.
Санотдел армии располагался в довольно большом лесном массиве, на невысоком песчаном бугре, километрах в трёх северо-западнее станции Войбокало, и на таком же расстоянии от штаба армии, расположенного ещё западнее. В двух-трёх километрах от санотдела размещался ряд полевых госпиталей базы армии, занимая различные участки леса в промежутке между железнодорожными станциями Жихарево и Войбокало.
Землянка начсанарма, как, впрочем, и все строения санотдела, строилась сапёрами, и потому выглядела совсем не так, как землянки медсанбата, знакомые Борису. Это был гладко выструганный сруб с дощатым полом и потолком, с довольно большими окнами, возле которых снаружи виднелись широкие выемки. Крышу составляли несколько накатов брёвен, засыпанных землёй и снегом. Землянка состояла из двух комнат. Одна, поменьше, служила как бы приёмной. В ней стоял небольшой стол и несколько табуреток, а у окна, под большой электрической лампочкой, стоял стол с пишущей машинкой. За ним сидела хорошенькая чёрненькая девушка со смешливыми карими глазами. На петлицах её новой суконной гимнастёрки виднелись два треугольника.
При входе Алёшкина она встала и совсем не по-военному спросила:
— Вы к кому?
Борис ответил:
— Начсандив 65-й дивизии, военврач Алёшкин прибыл для представления начсанарму.
— Ах, так это вы новый начсандив 65-й? Очень приятно! Николай Васильевич у себя, у него никого нет. Я сейчас доложу, — и она вошла в дверь перегородки.
Через минуту она, раскрасневшаяся, с чуть растрепавшимися волосами и тем же лукаво-насмешливым взглядом выскочила обратно и, на ходу поправляя гимнастёрку, чуть смущённо сказала:
— Можете идти, начсанарм вас ждёт. Да разденьтесь, у нас тепло.
Борис снял шинель и шапку, повесил их на один из гвоздей, вбитых в стену у входной двери, поправил пояс и портупею и шагнул в дверь перегородки.
За столом сидел Скляров. Это был полный человек с небольшой сединой на висках и круглой лысиной, как будто выстриженной на его большой, какой-то квадратной голове. Массивные круглые очки выделялись на толстом, мясистом носу, воротник кителя был полурасстёгнут. Пояс с портупеей и с пистолетом в кобуре висел на спинке кровати, стоявшей у одной из стен комнатки. Большой стол, окружённый несколькими стульями, находился посредине. На нём в хаотичном беспорядке, а может быть, в порядке, но известном только одному хозяину землянки, лежали карты, разные бумаги, папки и стоял полевой телефон. На одной из стен висели шинели.
Что больше всего удивило Бориса, так это кровать. Давно уже он не видел настоящих кроватей и никак не предполагал, что на фронте, во фронтовой обстановке они могут быть. Широкая двуспальная кровать с пружинным матрацем, с периной, ватным одеялом, двумя большими подушками и даже с блестящими никелированными шариками на спинках напоминала о мирных временах.
Не доходя на шаг до стола, Алёшкин остановился, принял положение «смирно» и отчеканил:
— Товарищ начсанарм, вновь назначенный начсандив 65-й дивизии военврач третьего ранга Алёшкин прибыл для представления.