Единственным местом отдыха для неё в это время был роддом. Матрёна Васильевна и Елизавета Васильевна относились к ней добросердечно, сочувствовали и помогали чем могли.
В станице неизвестно откуда повыползали старые казаки, сидевшие до войны тихо и не подававшие голоса, и теперь Катя, иногородняя, да ещё «виноватая» в мобилизации их сыновей на фронт, как завотделом кадров, чувствовала к себе всё более враждебное отношение.
Почему-то стал её недругом и фельдшер Чинченко, которого в своё время сменил её муж и который теперь вновь стал заведующим врачебным участком. Он старался при каждом удобном случае чем-либо её притеснить. Началось это чуть ли не с первых дней отъезда Бориса. В дальнейшем враждебное отношение к ней со стороны Чинченко и зажиточных станичников всё возрастало. Одним из проявлений этого явился и уход из дома Нюры, дочери одного из богатых казаков, служившей домработницей, и отказы в продаже необходимых продуктов — молока, яиц и т. п.
Конечно, в своих письмах, которые Катя продолжала аккуратно писать Борису, ни о каких горестях она не упоминала, а сообщала, что всё идёт хорошо, живут они вполне удовлетворительно. Кстати сказать, из всех этих писем Борис получил только два.
Он тоже, несмотря на все свои «похождения» и огромную трудную работу, свалившуюся так неожиданно на ещё мало подготовленного врача, писал ей не реже раза в месяц. Но связь с Ленинградом была уже прервана полностью, и из всех этих писем только к концу декабря 1941 года Катя получила одно. Из него она узнала, что Борис находился в Ленинградской блокаде, хотя он прямо не писал об этом, но иносказательно дал ей понять.
А тут вскоре в Александровку прибыли эвакуированные из блокадного Ленинграда семьи и несколько ребят из детдома. Конечно, директор завода заботу об устройстве этих людей возложил на Екатерину Петровну Алёшкину. Расселение их по домам станичников и на заводе создало дополнительные трудности в Катиной жизни. Кроме того, один из прибывших ребят тяжело заболел, и пришлось Кате бросить своих детей на произвол судьбы, чтобы везти его для лечения в город Орджоникидзе.
Все эти заботы подорвали Катино здоровье, нарушился обмен веществ, появились фурункулы, а лечение в амбулатории получить не удавалось. Пришлось ограничиваться своими домашними средствами и основательно помучиться.
Подняло дух сообщение о разгроме немцев под Москвой. Прочитав известие об этом в газетах, услышав его по радио, такие, как Алёшкина, Прянина и другие беднейшие жители станицы, конечно, стали надеяться, что этот разгром станет поворотным пунктом в войне, что теперь немцы побегут, а их мужья скоро вернутся домой. Прижали головы и те злопыхатели, которые до этого времени уже буквально не давали прохода иногородним.
Так, в ожидании радостных известий встретила семья Алёшкина новый, 1942 год.
Продолжавшие прибывать эвакуированные были в ужасно истощённом состоянии. Катя видела это, но надеялась, что её Борис, как служащий Красной армии, питается лучше. Всё-таки она собрала кое-какие продукты и отправила ему посылку. Конечно, она и не предполагала, что посылка может не дойти.
Начало 1942 года обещало облегчение стране, а, следовательно, и такому далёкому тылу, в каком находилась станица Александровка. Сведения, сообщаемые в газетах и радио, показывали, что после декабрьского разгрома фашистов под Москвой, Красная армия продолжала развивать наступление и сумела отогнать врага от столицы на несколько сотен километров. Но, тем не менее, положение со снабжением населения в тылу, даже самыми необходимыми продуктами, не улучшалось.
Особенно это было заметно в таких местах, как Александровка. Как известно, в сельской местности никакого карточного снабжения не вводилось, считалось, что сельское население может пропитать себя само. Так и было в семьях колхозников: хоть скудно, но они могли питаться продуктами своего хозяйства. Совсем другое положение сложилось у рабочих и служащих Крахмального завода. Они, как сельские жители, не получали продовольственных карточек, но так как существовали только на свою зарплату и небольшую поддержку от огородов, то, потеряв возможность покупать хлеб в сельпо (а там его перестали продавать чуть ли не через три месяца после начала войны) и подъев свои запасы, оказались в совершенно бедственном положении.
Районные власти Майского пошли навстречу нуждам этих рабочих и стали выделять для них некоторое количество муки. Для получения и раздачи её, а также и других продуктов, был нужен честный, добросовестный человек. Руководство завода и общее собрание не нашло ничего лучшего, как добавить к тем многочисленным обязанностям, которыми уже была загружена Екатерина Петровна Алёшкина, ещё и бремя снабженца. Ей поручили раз в месяц доставлять муку из Майского и раздавать её рабочим. При этом никакой физической помощи ни в доставке муки, ни в её раздаче никто не оказывал, бедной женщине пришлось всё делать самой. Получив на заводе подводу (без возчика), она ехала восемнадцать километров в Майское, бегала там по разным учреждениям, чтобы оформить документы на получение выделенной муки, а для этого, как правило, нужно было собрать четыре, а то и пять, подписей различных начальников, ехала на склад, сама насыпала в мешки муку, вместе с кладовщиком взвешивала её, грузила на подводы и поздним вечером возвращалась в станицу. Хорошо ещё, если для перевозки выделялась лошадь, а если это были быки, то поездка отнимала и всю ночь.